случаю столетия со дня его рождения.

Из Шателя Шестов пишет Володе:

Поздравляю тебя с днем Ангела и с днем рождения и желаю тебе на ближайшие годы всяческих успехов. Прежде всего здоровья, силы, бодрости — а затем и удач: чтоб не пришлось снова ехать в Персию — достаточно ты уже наездился туда, и чтоб в этом году тебе защитить и summacumlaudeтвою диссертацию. И чтоб, заодно тоже, и у Наташи все было благополучно и все налаживалось, так чтоб жизнь твоя протекала спокойно и счастливо. (26.07.1938).

В скором времени Фондан посылает Шестову в Шатель номер «Ревю Филозофик» за июль/авг. со своей статьей «Лев Шестов и борьба против самоочевидностей». Шестов шлет ему два письма:

Наоборот, дорогой друг, ваша работа только выиграла от того, что вы решили, как вы выражаетесь, тормозить вашу склонность к литературе. Пользуюсь случаем повторить вам еще раз мое литературное завещание: возьми красноречие и сверни ему шею. Широкая публика, может быть, предпочла бы сохранить красноречие. Но разве она судит безупречно? Ваша статья вам очень удалась — и это не только мое мнение, но и мнение моей сестры и Ловцкого. (Фондан, 31.07.1938, стр.161, 162).

Моя жена тоже прочитала вашу статью и, как и мои сестра и зять, ею очень довольна. Она говорит, что у вас исключительный дар ясно излагать самые трудные идеи и это доказывает, что вы эти идеи делаете своими. Я был очень поражен, услышав от нее, что в вашей статье никакой литературы и, следовательно, для вас философия — не развлечение, а нечто необходимое для вашей души! Очень тонкое замечание. (Фондан, 31.08.1938, стр.163).

Свои мысли о некоторых статьях, появившихся в полученном номере «Ревю Филозофик», Шестов излагает Лазареву и Шлецеру и сообщает им, что Жан Валь прислал ему свою недавно вышедшую книгу «EtudesKirkegaardiennes»:

Получил номер «Р. Фил.» со статьей Фондана. В нем же любопытная заметка Brehierо моем «Кирк.» Очень «холодная» — до того холодная, что и Киркегарду приходится сжиматься. Да оно иначе и быть, конечно, не могло. Для Brehierвся «экзистенциальная философия» — пустая выдумка. И того он не понимает, что философия есть «Kampf», а не «Besinnung», как не постигнет и Жан Валь, который прислал мне свою книгу о Киркегарде с надписью, что в моей книге об Афинах и Иерусалиме, он ни Афин, ни Иерусалима не нашел. И когда в Вашем письме я читаю, что «вопросы» экзистенциальной философии вновь подняли свои голоса, я вижу в том только признак того, что для Вас философия есть «единое на потребу». (Лазареву, 7.08.1938).

Новостей особенных нет. Валь прислал мне вдруг свою книгу о Киркегарде с надписью, что прочел мои «Афины и Иерусалим» и не нашел там ни Афин, ни Иерусалима. Беспалова прислала свою с надписью, что (хотя она ничего из того, что мною сказано, и не услышала, по моему мнению) она считает себя моей ученицей, многому у меня научилась и потому посвятила мне книгу. Пришел тоже номер «Ревю Филозофик» со статьей Фондана. Статья — Леви-Брюль был прав — ему очень удалась. В том же номере «Р.Ф.» есть заметка Brehierо моем Киркегарде — в которой ни слова о моей книге, как таковой, а в конце замечание об участи Киркегарда. Вот и все. Очень интересно, что Вы написали — но, вероятно, Ваша статья еще не скоро увидит свет.

Если после каникул буду чувствовать силы — попытаюсь написать о Гуссерле. Чем больше думаю о нем, тем

больше хотелось бы написать. (Шлецеру, 10.08.1938).

*

В Булонь Шестов вернулся несколько раньше обыкновенного (9 сентября), так как погода в Шателе испортилась. Вернувшись, он начал писать статью о Гуссерле.

Что до меня, — пишет Шестов Шлецеру, — то доктор Боман, тщательно осмотрев меня, в Шателе, нашел, что ничего серьезного нет, просто от времени организм несколько ослабел, износился. Я думаю, что он прав. Самочувствие же теперь несколько лучше — пытаюсь даже писать («Памяти великого философа» о Гуссерле).

В том, что Вы пишете о событиях — конечно, никто, или вряд ли кто, с Вами станет спорить. Вот уже четверть века, как мы переживаем непрерывные ужасы. Но до сих пор все же нам лично удавалось спасаться от страшного и страшное выпадало на долю других. Что творилось и творится в России, где люди отданы во власть Сталиных и Ежовых! Миллионы людей, даже десятки миллионов — среди них несчетное количество детей — гибли и гибнут от голода, холода, расстрелов. То же в Китае. И рядом с нами в Испании, а потом в Германии, в Австрии. Действительно, остается только глядеть и холодеть, как Иван Ильич. Но у самого Толстого рассказ кончается неожиданными словами: вместо смерти был свет. Что они значат? Кто уполномочил Толстого сказать такое? Может быть, это странно, но когда я читаю в газетах о том, что происходит, моя мысль как-то сама собой направляется от ужасов бытия куда-то к иному существованию. Я не могу не думать — может быть потому, что ничего не могу делать — поневоле в стороне стою: и старый, и больной, и чужестранец. Мне всегда казалось, что думать, настоящим образом думать, может лишь тот, кто не делает, ничего не делает, кому нечего делать. И вот, чем больше надвигаются ужасы, тем больше и напряженнее думаешь. И в том кошмаре, который нами овладевает, который идет на нас, парализованных, как во сне, бессилием, иной раз чувствуется что-то совершенно неестественное, противоестественное. Конечно, нельзя не чувствовать ужасов, даже не только тех, которые, может быть, нам предстоят, но и

тех, которые выносят и выносили в разных странах чужие и столь близкие нам люди. Не только теперь, но и в отдаленные времена. Помните плач Иеремии? И громы Апокалипсиса? Но загадочным образом и пророки и апостолы сквозь ужасы бытия прозревали что-то иное. Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?* Отрется всякая слеза? Точно, они предчувствовали, что кошмар «действительности» так же исчезнет, как кошмар сновидения. Знаю хорошо, что пророкам и апостолам мало кто придает значение. Все ценят только физическую силу, превосходство крепких мышц. Ибо все «делают», хотят «делать» историю. Для всех «отрется слеза» — ребяческая сентиментальность, для всех громы Апокалипсиса не из тучи, а из навозной кучи. Но когда «не делаешь», когда думаешь — то, что нам представляется последней, окончательной реальностью, вдруг превращается в фантасмагорию. Разве все эти Сталины, Муссолини, Гитлеры вечны? И разве их «победы» не призрачны? Чем больше они торжествуют, тем более явно обнаруживается (в иной перспективе) их ничтожность. И ведь в сущности ужасы жизни не с 1914 года пошли, всегда были. И были всегда люди, которые, хотя ничего не «делали», но умели и хотели думать. И к ним — к пророкам и апостолам еще неудержимее теперь рвется душа, чем когда-либо. Они умели глядеть на самые страшные ужасы — и не терять веру в Бога.

Верно, написал нескладно — простите. Но, думаю, Вы догадаетесь, что я хотел сказать. (11.09.1938).

Заодно уже скажу, что слово «думать» я, конечно, употребил не в смысле «спекулировать». Все время имел я ввиду «второе измерение» и «deprofundisadteDomineclamavi» — которые я противопоставлял «деланию». Знаю, что теперь все храмы полны — люди молят: да минует нас чаша сия. Но ведь уже бывали эпохи, подобные нашей — и когда люди лучше умели молиться. А вот я хотел только сказать Вам, что если молитвы не будут услышаны и нам придет -

* Книга пророка Осии, 13, 14.

ся возопить: «Господи, отчего Ты нас покинул» или повторить «плач Иеремии», нужно стараться не терять мужества и, как Иеремия и Иисус, под отвратительной «очевидностью» не забывать великой заповеди: «слушай Израиль». Это все, что я хотел сказать — хотя и сказал нескладно.

Что до статьи Фондана, Вы ее недооценили. Вспомните, как дружески расположенные ко мне люди — Бердяев, Беспалова и др. уродовали мои мысли. Фондан этого избег — и это большая заслуга. Несколько человек (А.Е. в том числе) даже находит, что по прочтении его статьи они лучше стали понимать мои писания. (22.09.1938).

Через несколько дней Фондан навещает Шестова, которого он находит таким же слабым и худым, как и перед отъездом. Шестов ему рассказывает, что Леви-Брюль принял его статью с воспоминаниями о беседах с Гуссерлем.

К сожалению, — говорит Шестов Фондану, — я так устал, что с трудом пишу полстраницы в день. Это мало. Но я очень рад это делать. Подумайте только, ведь еще никто не понял Гуссерля, и так плохо поняли мою борьбу с ним. Посмотрите эту французскую брошюру португальского писателя (VieiradeAlmeida. OpusculePhilosophica, HI, Lisboa, 1936), где он обо мне хорошо отзывается. В примечании говорится, что я