Обогнув стол, за которым сидел потерявший дар речи Певцов, поручик с разбегу притиснул к стене Рукавишникова, издавшего при этом слабый писк, левой рукой вырвал у него из ножен шашку и через всю гостиную метнул противнику. Но Иван Дмитриевич даже и не подумал ее ловить. Он вбежал в спальню, захлопнул за собой дверь и встретил укоризненный взгляд Стрекаловой.

— У вас же револьвер есть, — напомнила она.

Поручик уже держал в каждой руке по шашке. Одну из них он хотел насильно всучить своему врагу, чтобы иметь законное право шарахнуть его другой. Он пнул дверь, а когда отскочил назад, намереваясь ударить в нее грудью, Иван Дмитриевич предупредил:

— Осторожнее! У меня револьвер.

Опомнившись, Певцов мигнул Рукавишникову, они вдвоем сзади навалились на поручика, отняли шашки, заломили ему руки за спину.

Как только опасность миновала, Иван Дмитриевич вышел из осады.

— Что, брат? — подмигнул он поручику. — Видишь, каково за носы хвататься!

— Подлец! — Тот зычно харкнул, собирая слюну, но Рукавишников успел пригнуть ему голову, и плевок попал не в лицо Ивану Дмитриевичу, а на носок сапога.

— Можно его в чулане запереть, — посоветовал прибежавший на шум камердинер. — Там окон нет.

Втроем (Иван Дмитриевич в этом не участвовал) они поволокли поручика по коридору, но запихать его в чулан оказалось не так-то просто.

— Иуды! — орал он, надсаживаясь, цепляясь пальцами за дверные косяки. — Куда вы меня?

Певцов сопел и не отвечал, понимая, что дальнейший разговор пока не имеет смысла. Нужно было набраться терпения.

Тем временем Иван Дмитриевич вернулся в спальню, где Стрекалова встретила его, как родного.

— Не огорчайтесь. — Она ласково погладила его по плечу. — Потом пошлете ему вызов на поединок. Вы что, подозреваете этого офицера?

— Нет. У нас свои счеты.

Иван Дмитриевич испытывал некоторую неловкость, но не перед поручиком, нет, тот сам виноват, а потому что время для сведения личных счетов было не самое подходящее.

— Я прилягу. — Стрекалова откинулась на подушки, ничуть не стесняясь его присутствия, словно то, что она посулила ему, уже между ними произошло. — Потом пошлете ему вызов, — сказала она. — Мне вас жаль. Я видела, каких трудов стоило вам удержаться и не вступить в поединок.

— Да, — пробормотал Иван Дмитриевич.

— Значит, жизнь нужна вам, чтобы уличить убийцу? Или я не права? Дайте мне вашу руку… У Людвига тоже были короткие пальцы. Это пальцы настоящего мужчины. А у графа они тонкие, длинные и желтые, как лапша… Я хочу остаться здесь одна. Вы идите, идите.

Она с нежностью перекрестила его и отвернулась к стене.

Стемнело. В гостиной Иван Дмитриевич подкрутил фитиль лампы, пламя вспыхнуло ярче, завоняло керосином, влажно заблестели вокруг замочной скважины на сундуке лепестки розы. Тень от качнувшегося абажура пробежала по бронзовой Еве, по фарфоровым наядам на каминной полке. Показалось, будто все они разом сделали книксен, приветствуя вошедшего Певцова.

— Дайте вашу руку, — весело насвистывая, сказал он. — Дело кончено!

— Вы так считаете?

— Кончено, кончено! Ишь, за простаков нас держал, купить хотел своей откровенностью. Весь, дескать, на виду, ешьте меня с маслом… Гогенбрюк! Гогенбрюк! — передразнил поручика Певцов. — Настоящий фанатик! И похоже, немного умом тронутый. В чем решил вас обвинить! А?

— А вдруг я его и укусил?

— Вы? — Певцов захохотал. — Теперь можно шутки шутить. Кто, кстати, эта особа в спальне?

— Она любила князя…

— Весомая женщина! И как он ладил с такой в постели?

— Прекратите, ротмистр! — вскинулся Иван Дмитриевич.

— Да будет вам! Давайте лучше условимся о доле каждого из нас в этом деле. Подозрения ваши, улики мои. Согласны?

— Скорее уж наоборот.

— Пускай так. — Певцов легкомысленно отнесся к этому уточнению, не вникая в суть. — Надо бы отметить удачу. У хозяина найдется, я полагаю, что-нибудь горячительное. Он и по этой части был не промах.

Певцов сходил в кухню, по дороге выглянув на улицу и отправив одного из жандармов с докладом к Шувалову, принес початую бутылку хереса и две рюмки.

— Прошу к столу, господин Путилин!

Утром Иван Дмитриевич сам без зазрения совести ел княжеского поросенка, но сейчас чувствовал себя не вправе пить хозяйский херес.

— Не стесняйтесь, — пригласил Певцов. — Покойник счастлив был бы угостить нас по такому случаю.

Увидев, что компаньон медлит, он выпил вино один, лихо чокнувшись с собственным отражением в зеркале и сказав при этом:

— По-гусарски!

Иван Дмитриевич вспомнил, что жандармские офицеры получают самое высокое в армии жалованье — не то по гусарскому, не то по кирасирскому окладу, и чертыхнулся про себя: было бы за что! Дармоеды.

— Пейте, — засмеялся Певцов, наливая себе вторую рюмку. — Или вы думаете, что ваш гвардеец не признается? Что так и будет говорить на следствии, будто вы его укусили? Не волнуйтесь, это я беру на себя. Таким людям главное, чтобы их подвиг оценили. Они же все в мученики норовят. Скажешь им: я лично ваш порыв уважаю, но закон… И готово дело. Падки, черти, на понимание. Только нужно дать ему перебеситься. Слышите?

Из чулана долетали глухие удары.

— Фанатики, они всегда признаются, — заключил Певцов с профессиональной уверенностью ловца душ. — Боев, например, уже признался.

Рука Ивана Дмитриевича вновь потянулась к бакенбарде.

— Как? Этот болгарин?

— Он самый.

— Не может быть!

— Признался как миленький, — подтвердил Певцов.

В это время Шувалов, извещенный Певцовым о поимке преступника, отослал дежурного офицера в австрийское посольство, к Хотеку, а сам готовился отбыть в Миллионную. Все обстоятельства дела удобнее было выяснить на месте.

Хотек собрался быстро, оба графа выехали одновременно.

На карете посла висел фонарь желтого цвета, у Шувалова фонарное стекло было с синеватым отливом. Кареты катили по городу, два огонька, золотой и синий, неуклонно приближались один к другому, чтобы в конце концов встретиться возле двухэтажного дома в Миллионной.

Посла сопровождал казачий конвой, без которого Хотек теперь никуда не выезжал. Один казак скакал впереди кареты, двое — сзади, есаул — сбоку, у дверцы.

К великому князю Петру Георгиевичу, принцу Ольденбургскому, Шувалов тоже направил нарочного и лишь с окончательным докладом государю решил повременить до утра.

На повороте его карета едва не сшибла с ног одинокого прохожего. Это был сыскной агент Сыч. Раньше он служил истопником в Воскресенской церкви на Волковом кладбище и знал духовное обхождение, поэтому Иван Дмитриевич именно его послал искать наполеондор по церквам, а Константинова — по трактирам.

Иван Дмитриевич предполагал, что вряд ли убийца осмелится пойти в большой собор вроде Исаакиевского или Князь-Владимирского. Сычу велено было туда не соваться, зато обязательно заходить в храмы поменьше и победнее. Он так и поступал, но, увы, все без толку. К тому же дело подвигалось