бы раз изложить вслух какую-нибудь историю, она западает в память в том виде, в каком досталась первому слушателю. Прочее исчезает бесследно.
Чиганцев уже зашил свой чехол и в любую минуту мог уйти. Чтобы удержать его, я кое-что приукрашивал, делал грубый нажим в тех местах, которые должны были стать опорными точками сюжета, и позднее, пробуя восстановить изначальный, подлинный рассказ Больжи, с горечью убедился, что у меня это не получается. История простого человеческого мужества перед лицом власти, тайны и смерти в моем изложении превратилась в банальное уравнение с одним неизвестным. Им стали расплющенные пули.
– Ну, – рассматривая мой гау, спросил Чиганцев, – и что тебя так взволновало?
– Как что? Это же мистика! Не панцирь же у него был под халатом.
– Нарочно лаптем прикидываешься?
– Зачем? – обиделся я.
– Тебе, может, так интереснее.
– Имеете в виду, что в Унгерна стреляли холостыми?
– Без вариантов.
– Это-то я сразу подумал… Вряд ли. Слышно ведь, что холостой. Не спутаешь.
Действительно, нет в нем настоящей раскатистости, глубины, эха, лишь короткий сухой хлопок, напоминающий выстрел из пистолета, но еще, пожалуй, рассеяннее и суше. Есть в этом звуке что-то неприятное и фальшивое, как во всякой имитации.
– Если заранее знать и сравнивать, тогда конечно, – согласился Чиганцев. – Но кто в этом бурятском улусе видал холостые патроны? Пастуху или охотнику непонятно, зачем они вообще нужны. Тут надо быть военным человеком.
– Можно по внешнему виду отличить, – возразил я.
– Ну да! Издали-то?
– Больжи потом в армии служил. Мог бы сообразить.
– Да ему просто в голову не приходило. Мальчишкой был, другими ушами слышал. Остальные не лучше его. Народ темный, кто угодно башку задурит. Звук не тот, значит, Убугун этот ладонью глушит. А пули деформировать, это и по тем временам вопрос технически несложный. Сунуть их в пояс, потом вытряхнуть сколько нужно.
Огонь горел в горне походной кузницы. Раскаленная, зажатая в щипцах пуля коснулась наковальни, и молот осторожно опустился на нее – раз, другой. Два удара молота равносильны были одному движению ладони Саган-Убугуна. Белая кобыла ждала своей очереди. Подручный кузнеца уже снял мерку с ее копыта, отчеркнул углем на палочке. Чтобы идти через Гоби, русские лошади должны быть кованы, монгольские и так пройдут.
Пока, впрочем, готовились двигаться не на юг, а на север, в Забайкалье. Унгерн с ташуром в руке метался по лагерю, отдавая последние распоряжения, Безродный укладывал коробки с холостыми патронами. Наутро приказано было выступать, вокруг всё кипело, лишь Найдан-Доржи, владевший тайнами трех миров, в том числе искусством дрессировки храмовых лошадей, одиноко сидел в стороне от лагерной суеты, перебирал четки из ста восьми черных индийских орехов и смотрел в небо. Ясное днем, к вечеру оно подернулось облаками, и когда, отбросив очередной орех, он пытался найти соответствующую ему звезду, это чаще всего не удавалось.
Найдан-Доржи прошептал молитву и дунул вверх, но облака не разошлись. Небесные письмена были скрыты от него, а в собственной душе, замутненной страхом и соблазном, нельзя было, как прежде, прочесть будущее. Он, однако, догадывался, что если власть опирается на обман, она будет свергнута не мудростью познавших, а простотой одураченных. Если власть заставляет людей верить в то, во что не верит сама, ее раздавит тяжестью этой веры. Похоже было, что Унгерн сам чувствует свою обреченность. Недаром драгоценный китайский чай сорта мушань, предохраняющий от слабоумия в старости, барон перед походом подарил ему, Найдан-Доржи, сказав с усмешкой:
– Мне не понадобится. До старости я не доживу.
Во сне Найдан-Доржи увидел огромное войско. Неисчислимые страшные всадники в сверкающих доспехах скакали по бескрайней, дикой и сумрачной равнине, но подул ветер от уст праведника, и они распались прахом, ибо все были песчаные.
На следующий день в обед Чиганцев подозвал меня.
– Что, пойдем?
В руке он держал автомат.
– Куда? – не понял я.
– К приятелю твоему, – кивнул он в сторону реки, куда Больжи еще утром выгнал телят с фермы.
Я заметил привернутую к стволу его автомата насадку для холостой стрельбы – специальное приспособление, которое возвращает часть пороховых газов обратно в газовую камору. Иначе нельзя вести огонь очередями. При холостом выстреле не срабатывает возвратно-спусковой механизм.
Чиганцев зашагал через поле к реке, я последовал за ним. Мой пузырь страха, расположенный недалеко от головы, начал потихоньку надуваться, но думать пока не мешал.
– Может, не стоит? – неуверенно сказал я.
– А чего?
– Так. Пусть думает, как хочет.
– Брось, – отмахнулся Чиганцев. – Сейчас я ему объясню, как это делается.
Остановить его было не в моих силах. Он шел с упругой раскачкой строевика, исполненный решимости немедленно поговорить с Больжи и раскрыть ему глаза на обман полувековой давности. Чиганцев, видимо, искренне считал, что тем самым заслужит лишь благодарность.
Неизменный брезентовый плащ и черная шляпа Больжи маячили на прежнем месте. Мы были уже совсем близко, но он продолжал сидеть неподвижно, не глядя в нашу сторону и старательно делая вид, будто не замечает нас, чтобы сохранить достоинство, если мы вдруг пройдем мимо.
Остановившись, Чиганцев козырнул ему, затем протянул руку. Я поздоровался с ним по-бурятски, как он же меня и научил:
– Мэндэ!
В ответ Больжи величавым жестом откинул полу плаща.
– Чай будем пить?
Он, оказывается, сидел в обнимку со своим термосом, как ребенок с любимой куклой.
– Будем, будем, – поспешно сказал я, надеясь оттянуть начало разговора.
Больжи отвинтил никелированный колпак, дунул в него, собираясь налить туда первую порцию, вытащил пробку.
Я смотрел, как поднимается пар над горлышком, лихорадочно соображая, чем бы отвлечь Чиганцева от его затеи, вдруг за спиной у меня прогремела короткая очередь.
Чиганцев стоял с автоматом у бедра, перед ним дымилось пятно обожженной травы. Стрелял он вниз и в сторону. Я отметил, что на телят выстрелы подействовали гораздо слабее, чем на меня. Лишь самые впечатлительные медленно повернули головы и, не переставая двигать челюстями, уставились на Чиганцева с любопытством, но без страха.
Больжи невозмутимо, будто ничего не произошло, наполнил чаем колпак от термоса, подал мне:
– На! Хороший чай.
Видя, что телята бежать не намерены, ловить их не придется, Чиганцев прицелился в стоящего на отшибе рыжего теленка и опять надавил спуск, на этот раз выпустив длинную очередь, выстрелов пять- шесть. Автомат затрясся в его руках, из ствола вырвался пучок желтого пламени. Теленок недовольно взмыкнул.
Чиганцев присел на корточки рядом с Больжи.
– Не беспокойтесь, ему ничего не будет, – сказал он, имея в виду теленка, в которого целился. – По технике безопасности дальше семи метров можно. Газы не достают.
– Холостым стрелял? – спросил Больжи.
– Точно, дед, холостые.
– А зачем?
– Да вот, – похлопал Чиганцев меня по плечу, – рассказывал вчера, как Унгерна убить не могли. Теперь
