тобой. Потому что ты ублюдок».

— Так что, хочешь попробовать? Хочешь голосовать своими акциями против моих?

Кейси в ярости уставилась на него. «Скажи ему, чтобы шёл к черту! — возопила темная часть её существа. — Ты нужна ему больше, чем он тебе. У тебя в руках все бразды правления „Пар-Кон“. Ты знаешь, где „зарыты все трупы“. Ты можешь сделать так, что все созданное тобой рассыплется!» Но другая половина призывала к осторожности. Она вспомнила слова тайбаня о мире мужчин и власти. И Карге. Поэтому она опустила глаза и не стала сдерживать слезы. И тут же увидела, какая в нем произошла перемена.

— Господи, Кейси, не плачь. Прости меня… — говорил он, и его руки потянулись к ней. — Господи, ты никогда раньше не плакала… Послушай, мы же десятки, сотни раз попадали во всякие переделки. К чему нам ссориться? Пусть дерутся «Струанз» и Горнт. Какая нам разница, кто победит? Мы все равно станем Благородным Домом, но пока… пока у Горнта получается лучше. Я знаю, что прав.

«О нет, ты не прав», — довольная, подумала она. В его объятиях было так тепло.

12:32

Брайан Квок заходился в крике, и это был уже больше чем страх. Он понимал, что заключен в тюрьму, что угодил в ад и это длится уже целую вечность. Пораженное безумием сознание замкнулось на одной вспышке нескончаемого слепящего света; все вокруг было окрашено кровью: и стены, и пол, и потолок в крови; нет ни дверей, ни окон; по полу бежит кровь; все перепутано, перевернуто вверх дном, и он почему-то лежит на потолке, всем существом мучительно, лихорадочно пытаясь за что-то ухватиться, чтобы сойти вниз, обрести нормальное положение, и каждый раз падая в лужу собственной рвоты, а в следующий миг проваливаясь во мрак, где скрежещущие, вибрирующие голоса заглушают голос друга, заглушают Роберта, который умоляет этих дьяволов: «Остановитесь, остановитесь, во имя Господа милосердного, остановитесь!» А потом снова раздирающий глаза кровавый свет, от которого раскалывается голова, снова кровавые воды, которые застыли и не падают, и ты отчаянно стараешься дотянуться до стульев и стола, стоящих внизу, в кровавой воде, но опять падаешь обратно, всегда падаешь обратно. Пол сходится с потолком, все не так и вверху и по бокам, это какое-то безумие, безумие, дьявольская выдумка…

Кровавый свет, и мрак, и смех, и вонь, и снова кровь, и так без конца, без конца, без конца…

Он знал, что бредит уже много лет, и умолял их остановиться, отпустить его, клялся сделать что угодно, только отпустите… «Я не тот, кого вы ищете, весь этот ад предназначен не мне… Это ошибка, все это ошибка! Нет, это не ошибка, противником был я. Кто был противником, каким противником? О, пожалуйста, верните всё на свои места, дайте полежать там, где я должен лежать, там, внизу, где… О Иисус Христос… Роберт Христос, помоги, помоги мне-е-е…»

— Хорошо, Брайан. Я здесь. Вот, я так и делаю. Да будет все, как и должно быть. Все, как должно быть! — Эти исполненные сострадания слова возвысились над кровавым водоворотом и дьявольским смехом.

Вездесущая кровь исчезла. Он ощутил руку друга, прохладную и мягкую, и ухватился за неё, испугавшись, что это ещё один сон из сна, привидевшегося во сне.

«О господи, Роберт, не оставь меня…

О боже, не может быть! Только взгляните! Потолок там, где должен быть. И я здесь, лежу на кровати, где и должен лежать. В комнате разливается неяркий мягкий свет, и она на своем месте. Везде чистота, цветы, жалюзи закрыты, но цветы в воде и в вазе стоят, как надо. И у меня верх и низ на месте, верх и низ на месте».

— О господи, Роберт…

— Привет, старина, — мягко произнес Роберт Армстронг.

— О господи, Роберт, спасибо, спасибо тебе. У меня верх и низ на месте, о, спасибо, спасибо тебе…

«Слабость такая, что язык еле ворочается, сил нет, но как славно просто быть здесь, избавиться от кошмара… Лицо друга в каком-то тумане, но оно настоящее. И я курю… Я что, курю? О да. Да, кажется, я помню… Роберт оставлял мне пачку сигарет, но эти дьяволы нашли их и унесли на прошлой неделе… Слава богу, хоть покурить… Когда это было, в прошлом месяце, на прошлой неделе, когда? Я помню, да… Роберт приходил в прошлом месяце и тайком давал мне затянуться. Разве это было в прошлом месяце?»

— О, какие они приятные на вкус, какие приятные… И этот покой, конец кошмару, Роберт. Хоть не видишь этой крови наверху… Весь потолок залит ею. И лежишь не там наверху, а здесь внизу, не в аду… О, спасибо, спасибо тебе…

— Мне надо идти.

— О боже, не уходи! Они могут вернуться. Не уходи, сядь, останься! Пожалуйста, останься. Послушай, мы поговорим, да, вот что, поговорим, ты хотел поговорить… Не уходи. Пожалуйста, поговорим…

— Хорошо, дружище, тогда говори. Пока мы говорим, я не уйду. Что ты хочешь рассказать мне, а? Конечно, я никуда не уйду, пока ты говоришь. Расскажи мне про Нинток и про отца. Ведь ты ездил повидаться с ним?

— О да, я однажды ездил повидаться с ним. Да, перед тем как он умер. Друзья помогли мне… Они помогли мне… Всего на один день… Мои друзья помогли мне… Это… это было так давно…

— Иэн с тобой ездил?

— Иэн? Нет, это… разве это был Иэн? Не помню… Иэн, тайбань? Кто-то был со мной. Это был не ты, Роберт? А-а, со мной в Нинтоке? Нет, это был не ты и не Иэн. Это был Джон Чэнселлор из Оттавы. Он тоже ненавидит Советы. Роберт, главный противник — это они. Даже в школе… И дьявол Чан Кайши, и его головорезы… Фэн-фэн и… и… О я так устал и так рад видеть тебя…

— Расскажи про Фэн-фэна.

— А-а, про него? Он был плохой человек, Роберт… Он и вся его шпионская группа. Они были против нас, против КНР, за Чана. Я знаю, не волнуйся, как только я прочитаю… О чем ты спрашивал, а? О чем?

— Это все тот паршивец Грант, а?

— Да-да, это он. Я чуть в обморок не упал, когда ему стало известно, что я… я… О чем это я? А да… Но я тут же задержал Фэн-фэна… О да.

— Кому ты сказал?

— Цу-яню. Я шепнул об этом Цу-яню. Он теперь вернулся в Пекин… О, он высоко забрался, хотя и не знал, кто я на самом деле. Роберт, я весь такой засекреченный… Да, а потом в школе… Отец послал меня после того, как убили старого Шэня… Пришли какие-то громилы и забили его до смерти палками на деревенской площади за то, что он был один из нас, из народа, один из людей Мао Цзэдуна. А в Гонконге я жил у… у Дядюшки… я ходил в школу… и он наставлял меня вечерами… Можно я посплю?

— Кто был твой дядя, Кар-шунь, и где он жил?

— Я не… не помню…

— Тогда я пошёл. На следующей неделе я вер…

— Нет, погоди, Роберт, погоди! Его звали У Цзицин… Четвертый переулок в Абердине… дом номер восемь, счастливая восьмерка, пятый этаж. Вот, я могу вспомнить! Не уходи!

— Очень хорошо, старина. Очень хорошо. Ты долго учился в школе в Гонконге? — Роберт Армстронг продолжал говорить мягко, по-доброму, а сердце рвалось из груди к другу, к тому, кто был другом. Он был поражен, как легко, как быстро раскололся Брайан.

Теперь доступ к сознанию клиента был открыт, и оставалось лишь разъять его на части. Армстронг не сводил глаз с лежавшего на кровати подобия человека, побуждая его вспоминать, чтобы остальные, которые тайно подслушивали, могли взять на заметку все факты, цифры, имена, названия, скрытые истины и полуистины, что выплескивались и будут выплескиваться, пока от Брайана Каршунь Квока не останется одна пустая оболочка.

И Армстронг знал, что будет и дальше закидывать удочку, улещать, угрожать, проявлять нетерпение,