невыносимо, но мало того — брюки и пиджак сами соскользнули с него. И тут же брюки и ботинки крепко ухватили его за щиколотки, пиджак — за запястья, так что он был не в силах пошевельнуться. От одного сознания своего позора — точно в стеклянном ящике он выставлен на всеобщее обозрение, тем более, что все это происходит на глазах у Ёко, — все его тело густо покрылось воображаемой чешуей.
— Когда я вскрою грудную клетку... — сказал доктор, нацеливаясь ланцетом.
— Я обследую ее внутренность, — продолжил его слова профессор Урбан, вытаскивая из кармана бинокль.
— Папа! — невольно закричал он и попытался встать.
— Не двигайтесь, — сказал доктор.
— Итак, — сказал профессор Урбан, и, поглядев друг на друга, они перемигнулись.
Над его обнаженной грудью доктор занес ланцет. Профессор Урбан приложил к глазам бинокль, собираясь заглянуть внутрь.
Сердце, издав громкий булькающий звук, заработало вхолостую, и ему показалось, что оно остановилось. Привлеченный чем-то, он чуть скосил глаза в сторону и увидел лицо Ёко. Она снова была составлена из двух половин — Ёко-машинистки и Ёко-манекена. Половина, которой была Ёко-манекен, с интересом наблюдала, куда опустится ланцет. Половина же, которой была настоящая Ёко, заливаясь слезами, сочувственно смотрела на него.
Перед глазами замелькал ланцет. Он закрыл их, да так сильно, что все лицо сморщилось — будто этими морщинами он хотел еще плотнее прикрыть глаза.
Вот тогда-то это и случилось... Задумчивым, прекрасным голосом запела Ёко, — несомненно, та ее половина, которая была настоящей Ёко:
— О-о, какая грустная песня, — послышался тяжелый вздох доктора.
Ланцет все не опускался. Он приоткрыл глаза — доктор, зажав ланцет под мышкой, потупившись, стоял во весь рост, всем своим видом являя покорность.
Вслед за тем раздался тот же голос, но уже другого тона, — это, несомненно, та половина, которой была Ёко-манекен:
— Хи-хи-хи, — не в силах сдержаться, захохотал профессор Урбан. Опустив бинокль, он отер свободной рукой слезы. — Хи-хи, какая веселая песня, тут уж ничего не скажешь.
— Совсем не веселая. Я не понимаю, о чем она, — рассердившись, сказал доктор.
— Не могу в это поверить. А вот я, хи-хи, предыдущую песню, хи-хи, не понял, — возразил со смехом профессор Урбан.
— Нет, наоборот, — сказал доктор.
— Нет, не наоборот, — не сдавался профессор Урбан.
— В таком случае, — сказал доктор, — пусть нам споют еще раз.
— Прекрасно. Веселую песню можно слушать сколько угодно, — поддакнул профессор Урбан.
— Нет, давайте предыдущую, — возразил доктор.
— Последнюю, последнюю! — закричал профессор Урбан.
Обе Ёко запели вместе. Но добиться того, чтобы два звука выходили из их рта одновременно, они, видимо, не могли и поэтому пели попеременно две не связанные между собой песни, — понять, что они поют, было невозможно:
— Ну разве не веселая?! — громко воскликнул профессор Урбан. Но тут же почему-то нахмурился, а не рассмеялся громким голосом.
— В главном песня все же меланхолическая, — сказал доктор. Лицо его выражало неудовлетворенность.
На этом спор между доктором и профессором Урбаном прекратился, и они уставились друг на друга. Потом воскликнули одновременно:
— Я перед вами очень виноват, нет мне оправдания!
Затем они поклонились друг другу, и на этот раз доктор, не в силах сдержаться, рассмеялся, а профессор Урбан задумчиво потупился.
Повезло ему или, может быть, не повезло?
Пока все это продолжалось, он постепенно успокоился и придумал способ выйти из критического положения, в котором оказался.
Точно уловив момент, когда доктор перестал смеяться, он торопливо заговорил:
— Доктор и папа... нет, не папа, профессор Урбан, если ваша цель — изучить растущую стену, то предлагаю вам оставить столь обременительное дело, которым вы сейчас заняты, давайте я вас отведу прямо к растущей стене. С помощью ланцета удастся резко изменить давление в грудной клетке, и в результате стена разрушится. Улавливаете мою идею?
Прикусив нижнюю губу, доктор и профессор Урбан уставились друг на друга.
— В его словах есть резон, — тихо сказал доктор.
— Действительно, все продумано, — сказал профессор Урбан чуть громче.
— Научно обоснованное логическое построение, даже если оно исходит от противника, должно быть принято, — произнес доктор очень громко.
Профессор закивал так энергично, что у него затрещали шейные позвонки.
— Ну что ж, ведите нас, — в один голос сказали оба.
— Прошу вас, друзья, отпустите меня, — обратился он к своим вещам.
— Как же нам поступить? — недоумевал пиджак.
