колотили руками и ногами. Наконец послышался грохот — дверь рухнула. Слившись в бурный поток, топот извергался наружу. Мощная, неудержимая лавина, из которой выплескивались крики, постепенно растаяла вдали. В зале какое-то время стояло лишь эхо, но вот исчезло и оно, остались только тишина и я сам, будто погруженные в вязкий сироп.
Вытянув вперед руки, я стоял в растерянности и вдруг услышал у самого уха:
— И вправду страшные люди. Что ни говори, они не в своем уме. Но все-таки ушли. Пойдем и мы, Карма-сан. Как вы себя чувствуете? Устали, наверное. Что за народ — не поймешь их. Давайте я сниму вам повязку с глаз.
Я в панике завертел головой. Мне не хотелось, чтобы она увидела слезы, которые текли у меня по щекам. Я стал сам развязывать узел, медленно, не торопясь, чтобы выиграть время.
— Ой, какие у вас красные глаза!
— Это оттого, что повязка слишком тугая.
Некоторое время все вокруг было как в тумане, и я ничего не мог рассмотреть. Наконец, глаза привыкли, и я увидел бесконечно прекрасное лицо Ёко, которая заглядывала мне в глаза. В зале было пусто, в нем остались лишь мы двое.
— Пошли, — громко сказала Ёко.
Сжав ее руку, лежавшую на моей руке, я неотрывно смотрел на девушку. Вдруг я вспомнил, как моя визитная карточка, диктуя Ёко, поглаживала ее по колену. И почувствовал, что краснею. Лицо Ёко тоже залилось румянцем. Я был твердо уверен, что если и существует на свете человек, которого я люблю, так это только Ёко.
— Пошли, — повторила она, продолжая держать меня за руку.
Голос ее немного дрожал, но, может быть, мне это показалось. Проглотив слюну, я кивнул. Взявшись за руки, мы направились к выломанной двери.
— Суд продолжается!
Мы со страхом обернулись. Голос принадлежал первому юристу. Но самого его не было видно.
— Обвиняемый убегает! — Это был голос второго юриста. Его тоже не было видно.
— Нет, обвиняемый не в состоянии убежать. За этой выбитой дверью суд все равно будет следовать за ним, куда бы он ни скрылся. — Это говорил один из философов. Хотя и его не было видно, стало ясно, что все члены суда остались в зале.
— Пока обвиняемый находится на этом свете, суд будет следовать за ним повсюду, — сонным голосом провозгласил философ.
Мне казалось, что голоса слышатся со стороны стола.
— Мы фиксируем определенную аксиому. А именно: поскольку обвиняемый будет существовать в некоем пространстве, в том же пространстве будет существовать и суд. — Эти слова принадлежали, несомненно, математику.
— Не волнуйтесь. Они, наверное, и сами не понимают, что говорят.
Ёко подбадривала меня, а я испытывал невыносимую тревогу, но должен был терпеть ради Ёко и, взяв себя в руки, теперь уже повел ее за собой. Мы нырнули в дверь.
Нам вдогонку слышался крик первого юриста:
— Надзиратели! Не оставляйте обвиняемого без надзора!
И тут же над столом появились лица тех самых двух частных полицейских в зеленом, но, встретившись со мной взглядом, мгновенно скрылись.
Мы, точно сговорившись, помчались по темному туннелю.
Я не имел ни малейшего представления, как мы из него выберемся. Вдруг совершенно неожиданно мы обнаружили, что бежим по зоопарку, жадно ловя ртом воздух. Пораженные, мы остановились и обернулись назад — там росла огромная акация с большущим дуплом, вокруг нее с громким жужжанием летали два шершня.
В это время раздался звонок — зоопарк закрывался. Наступил вечер. Детей уже не было, и в неправдоподобной тишине играли в пятнашки лишь обертки от конфет и опавшая листва.
Мы вышли к клетке с жирафом. Мне хотелось быстрее пройти мимо, но Ёко остановилась возле нее. У меня душа ушла в пятки, я отвернулся и попытался спрятаться за спину Ёко.
Но жираф все же заметил меня. Вытянув длинную шею, он — точно плыл по воздуху — приблизился ко мне. В панике я схватил Ёко за руку:
— Поторопимся, а то закроют.
Но Ёко не двинулась с места.
— Ничего страшного, служебный вход всегда открыт, — сказала она. — Какой приветливый жираф. Очень приятное животное.
— Боюсь жирафов, — сказал я, чувствуя себя неловко.
— Ну что за странный человек, — засмеялась Ёко. Она, казалось, и не собирается отходить от клетки.
Я готов был пойти на любое вранье, лишь бы увести ее отсюда.
— Нам уже машут флажком, дают знак, что закрываются.
Но Ёко оставалась невозмутимой.
— Да нет, это флажок на прокатной лодке.
Ёко рвала траву и совала в клетку, гладила жирафа — я всерьез забеспокоился.
— Можем в ближайшее воскресенье снова прийти сюда.
Только после моих слов Ёко наконец отошла от клетки.
— Ближайшее воскресенье завтра. Согласна.
Смеясь, она быстро двинулась вперед. Я страшно поразился и раскаялся. Если бы я знал, что она с такой легкостью отойдет, я бы не сказал ей ни слова.
Мы вышли из зоопарка, асфальтированная дорога между двумя полосами по бокам казалась белоснежной.
Мы пошли медленнее.
— Ну и измучились же мы, — сказала Ёко.
Я кивнул, но мысленно покачал головой: «Нет, я не устал, но если до завтрашнего дня мне не удастся договориться с визитной карточкой, эти минуты станут для меня последней прогулкой приговоренного к смертной казни. Чтобы объяснить, почему я не смогу прийти в зоопарк, мне придется откровенно рассказать тебе обо всем».
— Там и лев, наверное, есть? — сказала Ёко. — Предвкушаю, какое удовольствие я получу. После окончания школы я впервые попаду туда. В котором часу мы встретимся? У ворот зоопарка в десять, а?
Я согласно кивнул, но в глубине души решил другое: «В десять... Но если бы ты знала всю правду, что тогда? Наверняка посмеялась бы надо мной».
Неожиданно я с нежностью подумал о настоящем. Я подумал даже: чтобы не быть погребенным под чужими следами, надо запечатлевать буквально каждый свой шаг. Увидев на плече Ёко муху, я подумал, что навсегда сохраню ее в своей памяти. Увидев, как блеснуло окно в лучах заходящего солнца, решил, что и через десять лет не забуду этого блеска. Увидев гусеницу, висящую на паутинке, протянутой между ветвями платана, подумал, что эта гусеница станет вехой моих воспоминаний.
Художник с платановой аллеи, с холстом под мышкой, быстрыми шагами обогнал нас. Вслед за ним, горделиво уперев руки в бока, шел бродяжка. Я поспешил опустить голову и сделал вид, что не знаю ни художника, ни бродяжку.
Переглядываясь, мы некоторое время стояли у моего дома.
— Что ты думаешь о сегодняшнем суде? — спросил я.
— Думаю, обычное дело, — ответила Ёко.
— Ты смелая, прекрасная, очаровательная, — сказал я и глубоко вздохнул.
Ёко повела плечами и засмеялась.
Я растерянно отвел глаза. Вдруг пустота в моей груди со страшной силой начала чего-то требовать.
В той стороне, куда я отвел глаза, неподвижно стояли те самые двое верзил в зеленом и смотрели на
