— И опираться он на эту ногу не сможет?

— К сожалению.

— Так-так… Ну, поглядим, как он приладится. Послушайте, Джек, — мягко сказал Зигфрид, — приладиться он не может. Когда у собаки повреждены обе ноги с одной стороны, выхода нет.

Вновь наступило молчание, и я вновь увидел, как замкнулось лицо фермера. Он прекрасно понимал, что у нас на уме, но смиряться с этим не собирался. Собственно, я твердо знал, что он сейчас скажет, и не ошибся.

— А мучается он сильно?

— Совсем нет, — ответил Зигфрид. Перелом уже никаких болей не вызывает, а паралич тем более. Но он никогда не сможет ходить, вы понимаете?

Однако Джек уже подхватил Рипа на руки.

— Пусть все-таки попробует, — сказал он, попрощался и вышел.

Зигфрид оперся на стол и посмотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— Ну, Джеймс, что вы об этом думаете?

— То же, что и вы, — ответил я мрачно. — Бедняга Джек! Он всегда старается дать шанс в самом безнадежном случае. А куда уж безнадежнее!

Но я ошибся. Несколько недель спустя я приехал на ферму Джека посмотреть заболевшего теленка и сразу же увидел Рипа, который пригонял коров на дойку. Он носился позади стада, направляя его к воротам, ведущим с луга, и я окаменел от удивления.

Он по-прежнему не опирался ни на переднюю, ни на заднюю правую ногу, и тем не менее резво бегал! Не спрашивайте, как это у него получалось — я не знаю, но факт остается фактом, каким-то образом Рип научился сохранять равновесие на двух крепких левых ногах, лапы же правых лишь чуть касались травы. В конце-то концов, умудрялись же люди удерживать равновесие на одноколесном велосипеде! Но, повторяю, я так в этом и не разобрался. Ведь, что самое важное, он остался прежним приветливым Рипом, при виде меня бешено завилял хвостом и ухмыльнулся во всю пасть.

Джек ни на секунду не впал в тон «я же вам говорил!», хотя имел на то полное право. Впрочем, я бы этого даже не заметил, до того приятно было наблюдать, как бойкий пес исполняет свои любимые обязанности.

— Теленок этот, мистер Хэрриот, — начал Джек, но тут же радостно кивнул на голубя, который опустился на конек коровника. — Черт подери, а вид у него получше стал. Я за ним давно приглядываю. До того исхудал, только кости да кожа остались, а теперь вон как потолстел!

Я про себя улыбнулся — заботливость Джека простиралась даже на голубей.

— Так вот, про теленка, значит. — Джек заставил себя вернуться к делам. — Я такого в жизни не видел. Ходит и ходит по кругу, как очумелый.

У меня упало сердце. А я-то надеялся на что-то, с чем сумею победоносно справиться! Ведь все последние мои попытки помочь животным Джека свелись по сути к бесполезному лечению и неверным прогнозам. Мне очень хотелось, наконец, вытащить кролика из цилиндра, однако эти симптомы ничего доброго не сулили.

Симпатичная месячная телочка, темно-рыжая (любимая масть фермеров, державших шортгорнов) лежала на соломенной подстилке и выглядела совершенно нормально, разве что голова была чуточку наклонена набок. Джек легонько ткнул ее носком сапога, и она поднялась на ноги.

Теперь телочка уже не выглядела нормальной. Словно притягиваемая магнитом, она побрела по дуге вправо, пока не уперлась в стену. Упала, снова поднялась и продолжала свое бесцельное движение. Умудрившись описать две полные петли, она затем наткнулась на дверь стойла, упала и привалилась к ней.

Сомнений быть не могло. Я почувствовал облегчение, смешанное с тревогой. В чем дело, я знал, почти не сомневался, что вылечу телочку, и все же… и все же…

Температура оказалась 40,1.

— Это листериоз, Джек.

Он посмотрел на меня непонимающими глазами.

— Его в просторечии называют вертячкой, и вы сами видите, почему. Поражается мозг, и от этого животное ходит по кругу.

Лицо фермера насупилось.

— Опять, значит, мозг? Как у ягнят. Помилуй господи, воздух что ли у нас тут такой вредный? И вся моя скотина с ума свихнется? — Он умолк, нагнулся к телочке и погладил ее. — А ей вы тоже помочь не сумеете?

— Нет, почему же, Джек. Это совсем другая болезнь, чем лордоз. Ее вызывает микроб, который забирается в мозг, и, надеюсь, я ее вылечу, разве уж нам очень не повезет.

Меня тянуло подержаться за дерево. Опыта у меня еще было маловато. С листериозом я до войны сталкивался всего два-три раза, и тогда он был неизлечим. Однако его возбудитель поддавался действию антибиотиков и теперь положение вещей заметно изменилось. Я видел, как больные животные выздоравливали буквально за два-три дня.

Я взболтал флакон с пенициллиново-стрептомициновым раствором и ввел пять кубиков в бедро.

— Завтра заеду, — сказал я. — Надеюсь, малышке будет уже легче.

На следующий день температура снизилась, но в остальном картина осталась прежней. Я повторил инъекцию и обещал заехать завтра.

И заехал. И опять заехал, и опять, и опять, потому что мною овладело какое-то ледяное отчаяние. Однако через неделю телушка по-прежнему ходила кругами, хотя температура снизилась до нормальной и аппетит не оставлял желать ничего лучшего.

— Так что вы скажете, мистер Хэрриот? — спросил Джек.

Что скажу? Больше всего мне хотелось взвыть и обрушиться с проклятиями на судьбу. Ну просто кто- то сглазил эту ферму! Все у меня тут шло наперекосяк.

Но я взял себя в руки, перевел дух и произнес спокойным тоном:

— Мне очень жаль, Джек, но мы топчемся на месте. Антибиотики, бесспорно, спасли ей жизнь, однако в мозгу, видимо, произошли какие-то необратимые изменения. На полное выздоровление, по-моему, никаких шансов нет.

Он словно бы меня не услышал.

— Телушка-то отличная. От лучшей моей коровы. Уж и удойная будет! Вы только на ее масть посмотрите! Мы ее Ежевичкой назвали.

— Да, Джек, но…

Он похлопал меня по плечу и мягко проводил на двор.

— Спасибо вам большое, мистер Хэрриот Я же вижу, вы все сделали, что можно было.

Он ясно дал мне понять, что больше обсуждать эту тему не намерен.

Я обернулся, в последний раз увидел за открытой дверью коровника кружащую по соломе телочку и зашагал к машине. Вокруг меня куролесил Рип, и его искалеченные ноги были как еще один горький упрек моему профессиональному умению. А еще ветеринар называется!

Заведя мотор, я высунул голову в открытое окошко и чуть было не заговорил, но тут же замкнувшееся лицо Джека меня остановило. Никаких моих советов, как ему лучше поступить с телушкой, ему не требовалось. Естественно, он не собирался отнимать у Ежевички последнюю надежду.

И опять Джеку было воздано по вере его, а мой прогноз вновь оказался ошибочным, хотя мне не в чем себя винить, — ведь процесс выздоровления Ежевички не описан ни в едином руководстве.

На протяжении следующих двух лет симптомы мозгового расстройства мало-помалу сходили на нет. Улучшение шло так медленно, что замечалось далеко не сразу, но когда мне случалось приехать на ферму Джека, я обязательно заглядывал проведать телушку и, к большому своему удивлению, всякий раз обнаруживал новые ободряющие признаки. Покружив несколько месяцев, она начала ходить по прямой, лишь изредка сворачивая вправо. Через несколько месяцев и от этого остался только легкий наклон головы, а потом пришел день, когда я вдруг увидел перед собой прекрасную, совершенно здоровую двухлетнюю телку, которая держала голову прямо и неторопливо прогуливалась по стойлу, никуда непроизвольно не сворачивая. Да, я ошибся. И как это было прекрасно!