Он принялся лизать Джеку затылок шершавым языком, сдвигая кепку ему на глаза. Когда это повторилось несколько раз, Джек кротко запротестовал:

— Хватит тебе, Джордж, не чуди! Разбаловался, дурачок! — А сам изогнулся и почесал могучую шею.

На морде Джорджа было чисто собачье выражение, довольно странное для быка. Он упоенно лизался и тыкался носом, словно не слыша увещеваний хозяина. Такой бычище на многих фермах был бы потенциальным убийцей, но для Джека Джордж оставался милым теленком.

Пора окота прошла, в свои права вступило лето, и я с радостью убедился, что заботы Джека оказались не напрасными. Два полупарализованных ягненка не только не погибли, а держались молодцом. Они все еще валились на землю после нескольких шагов, однако усердно щипали молоденькую травку, и процесс в мозгу дальше не развивался.

В октябре, когда деревья вокруг фермы Джека запылали золотом и багрецом, он как-то перехватил меня на шоссе.

— Вы на минутку к Рипу не заглянете? — спросил он тревожно.

— Он, что, заболел?

— Да нет. Охромел чуток, только не пойму отчего.

Далеко идти мне не пришлось — Рип всегда вертелся возле хозяина, — но у меня сжалось сердце: он заметно волочил правую переднюю ногу.

— Что случилось? — спросил я.

— Коров сбивал, ну, одна возьми да и стукни его в грудь копытом. Хромает он все больше, а я ничего неладного в ноге нащупать не сумел. Загадка какая-то.

Пока я ощупывал его ногу от лапы до плеча, Рип энергично вилял хвостом. Ни раны, ни повреждения, ни каких-либо признаков боли… но едва мои пальцы коснулись первого ребра, как он взвизгнул. Поставить диагноз было нетрудно.

— Радиальный паралич, — сказал я.

— Ра… что это?

— Радиальный, или лучевой, нерв проходит над первым ребром, и копыто, очевидно, повредило его вместе с ребром. В результате разгибающие мышцы вышли из строя, и он не может выносить ногу вперед.

— Чудно, — буркнул фермер и провел ладонью по густой шевелюре, по белой сетке морщин на щеке. — А он поправится?

— Дело очень затяжное, — ответил я. — Нервная ткань регенерирует медленно — неделями, а то и месяцами. Лечение практически не помогает.

Фермер кивнул.

— Ну, так подождем. Хорошо хоть (его лицо вновь озарилось улыбкой), что он и хромой может коров собирать. Без работы он бы совсем извелся. Рип, он свою работу любит.

На обратном пути к машине Джек вдруг ткнул меня локтем и приоткрыл дверь сарая. В углу на ворохе соломы сидела кошка, окруженная котятами. Джек поднял двоих малышей и положил их на свои заскорузлые ладони.

— Вы только поглядите, прелесть-то какая! — Он прижал котят к щекам и засмеялся.

Заводя мотор, я почувствовал, что должен его как-то ободрить.

— За Рипа, Джек, особенно не тревожьтесь. Обычно такие параличи со временем проходят.

Но не у Рипа. Через несколько месяцев хромал он по-прежнему, и мышцы ноги заметно атрофировались. Видимо, нерв пострадал сильно, и симпатичный пес был обречен до конца своих дней ковылять на трех ногах.

Джек никакого значения этому не придал и упрямо утверждал, что Рип все равно отлично работает.

Катастрофа разразилась в воскресное утро, когда мы с Зигфридом сидели в приемной, распределяя вызовы. Дверь на звонок открыл я и увидел перед собой Джека с Рипом на руках.

— Что случилось? — спросил я. — Ему хуже?

— Нет, мистер Хэрриот, — хрипло ответил Джек. — Тут другое. Опять его брыкнули.

Мы осмотрели пса на операционном столе.

— Перелом большой берцовой кости, — определил Зигфрид. — Но признаков внутренних повреждений нет. А вы не знаете точно, как это произошло?

— Нет, мистер Фарнон. — Джек покачал головой. — Он на улицу выскочил, и его машина сшибла. Он ползком во двор…

— Ползком? — с недоумением переспросил Зигфрид.

— Ну, да. Больная-то нога у него на этой же стороне.

Мой партнер надул щеки.

— А, да. Радиальный паралич. Я помню, Джеймс, вы мне про него рассказывали. — Его взгляд сказал мне, что думает он то же, что и я. Перелом и паралич на одной стороне — комбинация смертоносная.

— Ну, что же, продолжим, — пробормотал Зигфрид.

Мы наложили гипс, и я открыл дверцу старой машины Джека, чтобы он мог поудобнее уложить Рипа на заднем сиденье.

Джек улыбнулся мне в окошко.

— Я сейчас семейство в церковь повезу, так и за Рипа помолюсь.

Я проводил взглядом его машину, а когда она скрылась за углом, повернулся и увидел, что рядом стоит Зигфрид.

— Очень хотелось бы, чтобы чертова кость срослась, — произнес он задумчиво. — Джек ведь неудачу близко к сердцу примет… — Он повернулся и потер свою старую медную дощечку, прикрепленную теперь прямо к стене. — Удивительно светлой души человек. Помолится за собаку! Что ж, если верить Колриджу, молитва его должна быть услышана. Помните, как это там? «Сильней молитва тех, кто сердце отдает созданьям всем, большим и малым»?

— Да, — сказал я. — Это про Джека.

Шесть недель спустя Джек приехал с Рипом снимать гипс.

— Накладываем мы куда быстрее, чем снимаем, — заметил я, орудуя маленькой пилой.

Джек засмеялся.

— Да уж! Твердая штука.

Эту работу я никогда не любил, и мне казалось, что прошел чуть ли не час, прежде чем я раздвинул белый цилиндр и осторожно отделил его от шерсти, Потом ощупал место перелома, и сердце у меня налилось свинцом. Не срослось! К этому времени там должна была бы образоваться спасительная мозоль, но под моими пальцами концы кости сдвигались и раздвигались, словно на дверной петле. Как будто и не было этих полутора месяцев.

Я услышал в аптеке шаги Зигфрида и позвал его.

Он тоже ощупал ногу.

— Черт! Именно то, без чего бы мы прекрасно обошлись… — Он поглядел на фермера. — Попробуем еще, Джек, но мне это очень не нравится.

Мы снова наложили гипс, и Джек отблагодарил нас доверчивой улыбкой.

— Просто времени больше требуется. Уж в следующий-то раз все будет, как надо.

Увы… Гипс мы с Зигфридом снимали вместе и сразу убедились, что практически ничего не изменилось. Перелом не срастался.

Мы не знали, что сказать. Ведь даже теперь, при всех новейших способах скрепления костей, бывают случаи, когда они никак не срастаются. А нас охватывает та же бессильная ярость, какую мы испытали в тот день, когда на операционном столе лежал Рип.

Первым молчание нарушил я:

— Боюсь, Джек, никаких перемен.

— Не срослось, значит?

— Да…

Фермер потер верхнюю губу.