Он глянул на меня с нетерпением:

– Тьфу ты… нет, насколько мне известно. Но ему не хватает осмотрительности. Он дает людям повод говорить о себе.

Я помолчал - надо было взять себя в руки.

– Вот уже десять лет, отец, когда говорят о Лисии, я разделяю с ним его честное имя. И за что прикажешь мне продать его? За миску черной похлебки? За поцелуй Крития? За сколько?

– Ты меня оскорбляешь. Я говорю о самом обычном благоразумии. Есть обстоятельства, которые нельзя раскрывать несдержанным на язык молодым людям, но мы должны надеяться, что нынешнее состояние дел не продлится до конца времен. А до тех пор я желаю видеть в этом доме манеры, которым ты научился от меня, а не от Сократа.

Я заметил глубокие морщины у него вокруг глаз; последнее время он часто выглядел усталым.

– Я был непочтителен, отец. Прости. Но сделал бы ты сам то, чего просишь от меня?

Он ответил не сразу.

– И все же помни, что у меня только один сын.

Я сейчас же ушел и поспешил к Лисию, но по дороге увидел впереди знакомую широкую спину - это возвращался домой из палестры Автолик.

Если сравнивать с атлетами нынешних дней, он бы выделился красотой и изяществом тела. Он не много прибавил в весе против того, что было на Истмийских играх, и, выступая против куда более тяжелых противников, заслужил имя классического бойца того типа, который славился в золотой век. Сравнивая с теми, кого видишь сейчас на каждых Играх, я сам понемногу привык считать его красивым. На последних Афинских Играх он снова был увенчан.

Я хотел догнать его и заговорить, но тут увидел впереди идущего навстречу Каллибия с двумя спартанцами-телохранителями за спиной. Середина дороги была грязной, но вдоль стен оставалось сухое место. Каллибий и Автолик встретились, остановились и уставились один на другого, не желая уступить дорогу. Другие люди поблизости застыли на месте.

Каллибий произнес на своем грубом дорийском наречии:

– Прочь с дороги, мужлан!

Ему не надо было кричать - его резкий голос и так был отлично слышен. Я видел спину Автолика, непоколебимую как дуб, а потом глаза Каллибия - и его взлетевшую вверх палку.

Автолик наклонился, двигаясь легко, как взрослый муж, играющий с маленькими мальчиками. Когда он выпрямился, над его плечом появилось лицо Каллибия, поднятого в воздух. Руки колотили Автолика по плечам, но тот отшвырнул его, словно вязанку хвороста, и спартанец шлепнулся лицом вниз в грязь посреди улицы. Автолик, не взглянув даже, куда он упал, подобрал гиматий и пошел дальше вдоль стены.

Вся улица разразилась приветственными криками, за исключением тех, кто был достаточно близко и видел, как Каллибий соскребает грязь с лица - эти смеялись. На перекрестке Автолик, прежде чем свернуть за угол, сделал жест, каким хорошо воспитанный победитель отвечает на рукоплескания, возвращаясь в раздевальню.

Два телохранителя не торопились гнаться за ним, не получив приказа; когда наконец они бросились следом, на пути у них оказалось множество препятствий: навьюченные ослики, дерущиеся мальчишки, даже группа женщин. Но все же им удалось его догнать - они бежали, а он нет. Полагаю, он подумывал, не подхватить ли их обоих в охапку с Каллибием в качестве довеска; но потом он увидел, что толпа движется следом, улыбнулся и спокойно пошел дальше. Они не решились схватить его. Мы проходили улицу за улицей, толпа разрасталась и становилась все шумнее - люди набирались храбрости друг от друга. Когда мы вышли на дорогу в Верхнему городу, нас набралось, пожалуй, уже сотни две.

Я был впереди с самого начала и постарался там и остаться. Когда мы приблизились к Портику, я увидел человека, стоявшего в одиночестве между великими колоннами Перикла. Даже в этом месте он выглядел высоким. После триумфального возвращения в Спарту Лисандр завел привычку прибывать и убывать без объявления. Он сам по себе был законом.

Автолик, между своими стражами, поднялся на последние ступени. Лисандр, в алой тунике, без оружия, ждал, стоя в трех шагах впереди своих людей. Его ненавидели за многое - но трусости в нем не было.

Он был почти одинакового роста с Автоликом. Они встретились глазами, оценивая друг друга; голос Каллибия, торопливо выкрикивающего свою жалобу, стал быстрым и визгливым. Ни Лисандр, ни Автолик на него не глядели.

Спартанцы не занимаются панкратионом в том виде, как мы его знаем. Закон Игр требует, чтобы побежденный поднял руку в знак сдачи, а ни один спартанец, если бы ему пришлось сделать это, не рискнул показаться в Лаконии живьем. Потому в этом виде состязаний они не выступают, но смотреть его любят не меньше, чем другие. Лисандр, в частности, обожал появляться на Играх и получать свою долю приветствий.

Автолик стоял в Портике, спокойный как мраморная статуя; я видел его таким в храме, когда он ждал, пока его увенчают. Лисандр нахмурился; он не мог скрыть холодного одобрения в своих суровых голубых глазах. Каллибий, выпачканный грязью до самых волос, смотрел на этих двоих великанов, чувствующих силу друг друга; будь у него свойство обращать взглядом в камень, начал бы он с Лисандра. Все это видели, и Лисандр, повернувшись к нему, увидел тоже.

Но лицо его ничего не сказало.

– Ты - Автолик, борец. Это обвинение верно?

– Он говорит слишком быстро, - сказал Автолик. - Но полагаю, что верно.

– Пусть обвиняемый услышит обвинение, Каллибий, - велел Лисандр. - Ты сказал, что он напал на тебя. Что он сделал?

Каллибий замялся. Некоторые из нас начали давать свидетельские показания, не дожидаясь, пока спросят. Лисандр крикнул, восстанавливая тишину.

– Ну, Каллибий? Повтори обвинение.

И тому снова пришлось рассказывать, как его швырнули в грязь, а толпа разразилась криками.

– Как он сделал это, Каллибий? - продолжал Лисандр. - Мне нужно ясное заявление. Он что, дал тебе подножку или бросил через бедро?

Каллибий молчал, кусая губы.

– Да нет, - сказал Автолик. - Я просто взял его за талию и поднял вверх.

Лисандр кивнул.

– Правду ли говорят эти люди, что он ударил тебя палкой?

Автолик молча поднял руку ко лбу, где из-под коротких густых кудрей стекала струйка крови.

– Обвинение отклонено! - отрезал Лисандр. - Ты, Каллибий, сейчас не командуешь в поместье своими илотами. Тебе надо лучше разобраться, как править свободными людьми.

В Городе было тихо день или два. А потом на Агоре выставили высеченное на мраморе постановление, что Фрасибул и Алкивиад объявляются изгнанниками.

Фрасибул бежал в Фивы неделю назад. Говорили, будто сам Ферамен предупредил его о том, что против него задумано. Приговор ему вызвал в Городе больше гнева, чем удивления. Зато, как всегда, достаточно оказалось выставить на Агоре имя Алкивиада, чтобы людям хватило разговоров на целый день. Что же он такое задумал, чем так напугал 'Тридцать тиранов'? Кто-то сказал, что он покинул Фракию, переплыл в Ионию и попросил разрешить ему прибыть к Артаксерксу, новому Царю. Что-то за этим скрывается. Кто-то другой сказал, он, мол, никогда не простит Городу, что его несправедливо опозорили второй раз; другие же отвечали: чего он не сделает ради нашей любви, то сделает из-за ненависти царя Агиса. Даже после побоища у Козьей речки, откуда его с оскорблениями прогнали стратеги, вернулись беглецы, которых он укрыл у себя в крепости на горе - и тем спас им жизнь. 'Может, он надменный и наглый, но подлости в нем нет. С самого детства не было'. И народ заключил: 'Пока Алкивиад жив, для Города есть надежда'. Известие о его изгнании показалось людям обещанием, что он вернется. На улицах открыто говорили, что 'Тридцать' заняли свои посты лишь для того, чтобы сочинить новую конституцию; пора уже им представить свои предложения и уступить место другим.

Еще через несколько дней был объявлен сбор воинов на перекличку парад без оружия, чтобы переформировать отряды. На поле Академии я поболтал кое с кем из старых друзей, а потом, не найдя в толпе Лисия, решил заглянуть к нему. Подойдя к его дому, я услышал изнутри женский плач и сдавленный