– Третий грабитель, – задумчиво сказал он Глоку.

– Майкл и Диг, – сказал я, – позвольте вам представить двух стопроцентных, чистокровных, насквозь белых и высокосортных граждан собственной страны Господа Бога – Хэнка и Бедди… Мои братья Майкл и Дигби.

Майкл и Дигби засмеялись.

– Может быть, американцы? – спросил Дигби.

– Руку, – в один голос сказали Хэнк и Бедди, и все четверо пожали друг другу руки.

– Мистер Франческо Болдини, – сказал я.

Ему мои братья руки не протянули.

– Я полагаю, что нам следует выпить. По случаю встречи «трех грабителей», так сказать, – заявил Болдини и внимательно взглянул на всех нас по очереди. Майкл пригласил американцев, и мы пошли. Болдини показывал дорогу, здесь он был как дома.

Вино здесь было не хуже, чем в Марселе. Может быть, даже лучше и еще дешевле. Оно было дешевле пива в Англии. Мы трое почти не пили и молчали. Остальные пили порядочно, и Майкл платил за всех.

К нам вскоре присоединилось несколько старых легионеров. Болдини и они рассказывали невероятные истории из жизни легиона. Правдивость этих историй они подтверждали искренними, необычайными и сверхъестественными ругательствами. Чем невероятнее история, тем больше на нее отпускалось этих ругательств для подкрепления.

– Сын мой, – сказал мне Дигби, когда мы выходили из кабачка, – я вижу, что мы попали отнюдь не в школу для детей джентльменов, в которой религиозное и моральное обучение, а также развитие ума и укрепление характера поставлено во главу угла и не стеснено мертвой буквой программы.

(Дигби процитировал отрывок из проспекта нашей старой приготовительной школы).

Я с ним согласился, но предположил, что это могла оказаться неплохая школа для солдат.

– Надо надеяться, что дальше наши бытовые условия будут несколько лучше, – заметил Майкл, входя в казарму.

Это было исключительно неприятное место. Темнота и грязь, никакой мебели, кроме сплошной скамьи перед нарами. Собственно говоря, это были даже не отдельные нары, а одна широкая полка в тридцать футов длины и семь глубины. Матрацев не было, а в углу лежала куча подозрительных рыжих одеял. Как общая камера в тюрьме эта казарма была бы неудовлетворительна.

Болдини уверил нас, что в Сиди-Бель-Аббесе или в Саиде все будет по-другому. «Очевидно, лучше, потому что хуже нельзя», – решил я.

Вечером нам подали обычный суп, то есть не совсем суп, а густую мешанину из мяса и овощей. Болдини сообщил нам, что в Африке полагается на каждого солдата в день выдавать фунт мяса, на три су овощей, полтора фунта хлеба, пол-унции кофе и полторы унции сахара. Это питание совершенно достаточно, но однообразно. Я был с ним согласен. Перспектива два раза в день и каждый день есть одно и то же меня не радовала. Так я ему и сказал.

– К этому привыкаешь, – ответил Болдини. – Все равно, как к необходимости каждый день мыться мылом и водой… Впрочем, может быть, вы для разнообразия моетесь пряником и шампанским или горячим чаем и куском каменного угля? Конечно, если вы хотите разыгрывать из себя аристократов, – дерзко добавил он, – чистокровных лордов или великосветских авантюристов…

– Не будьте ослом, Болдини, – сказал я, холодно на него взглянув.

Болдини поглядел на меня и решил послушаться. Я подумал, что мистера Болдини придется время от времени осаживать. Во всяком случае, ему нельзя позволить становиться слишком фамильярным. Его «великосветские авантюристы» мне не понравились.

После ужина мы вернулись в кабачок форта. Больше деваться было некуда – из форта выходить воспрещалось. Там мы и провели весь вечер. Я с удовольствием увидел, что мои американцы понравились Майку и Дигби и что они отвечали им взаимностью. Дигби держал себя хозяином и был очень доволен.

За двумя-тремя исключениями, никто из рекрутов, как моей партии, так и прибывшей с моими братьями, не показался мне интересным. Это была коллекция бедняков из Франции, Германии, Испании, Австрии и Швейцарии.

Тут были рабочие, крестьяне, беглые солдаты, приказчики, газетчики, конторщики – вся та толпа, которую можно встретить в бедном квартале любой столицы. Меньше всего они были похожи на преступников. Два-три человека были хорошо одеты и говорили как образованные люди. Один из них, наверное, был офицером во французской или бельгийской армии.

Он был прекрасно воспитан и образован. Он называл себя Жан Сент-Андре, но я подозреваю, что у него была дворянская приставка «де», которую он отбросил при поступлении в легион. Он очень привязался к нам троим, и мы тоже его полюбили.

Когда кабачок закрылся, Майкл предложил, по возможности, сократить пребывание в нашей гнусной казарме. Практичный Дигби заметил, что песок отнюдь не тверже досок и неизмеримо чище их, воздух, может быть, холоднее, но менее вонюч, во всяком случае не надо лежать набитыми, как сельди в бочке, рядом с большим количеством людей и еще большим количеством насекомых. Мы выбрали уголок двора, сели рядом, опершись о еще горячую от дневного солнца стену, и приготовились провести ночь под великолепными африканскими звездами.

– Итак, мой дорогой и глупый щенок, какого же черта ты здесь делаешь? – начал Майкл, закуривая трубку.

– Бегу от карающей руки закона, Майк, – ответил я. – А ты?

– То же самое, – ответил Майкл.

– А ты, Дигби?

– Я? – удивился Дигби. – Я, говоря по правде, если можно так выразиться, скрываюсь от правосудия.