– Десять франков, дорогой сэр, – это как раз жалованье легионера за двести дней… Семимесячный доход, – понимаете? – сказал он.

Я понял. Прежде чем жениться и содержать семью на мое жалованье, мне придется изрядно продвинуться по службе.

Обед состоял из обычного супа и приличного серого хлеба. Суп прибыл в мисках, хлеб солдаты доставали ломтями из корзинки и бросали нам. Потом всем разливали в жестяные кружки кофе.

Суп был больше похож на крошево, чем на суп. Он был неплох, но есть его без вилок и ложек было трудно. В этом отношении товарищи были в лучшем положении, чем я, – они не были испорчены воспитанием.

После еды, во время которой немец неодобрительно на нас посматривал, мы опять пошли в кабачок. Больше делать было нечего.

Немец, которого звали Глок, и мой противник по вопросу политики открытых окон, Вогэ, охотно приняли мое приглашение утопить неприязнь в вине. Вскоре оказалось, что я угощаю большую часть французской армии. Это было не разорительно – вино было очень дешево.

Меня били по спине, толкали в ребра, обнимали и даже целовали тюркосы, зуавы, стрелки, спаги, артиллеристы и марсуэны. Было шумно и весело.

Болдини пил и становился все более и более неприятным. Его иностранный акцент выступал все резче, и я видел, как с него слезает лоск его напускного джентльменства.

Он кончил тем, что залез на оцинкованный прилавок и спел совершенно неприличную песню, переполненную сальностями и лишенную какой-либо соли. Его слушали, бурно приветствовали эту песню, но на меня она произвела тошнотворное впечатление.

– Что вы думаете по поводу этой песенки, сэр? – икая, спросил он меня. Я ответил, что предпочитаю ничего не думать.

Хэнк и Бедди пили вдвое больше любого из присутствующих и оставались молчаливыми зрителями. По их лицам было видно, что они не понимают, из-за чего поднялся весь этот шум и почему «бедные чужестранцы» волнуются.

– Можно бы подумать, что они выпили лишнее, – заявил наконец Бедди, на что Хэнк ответил:

– Делают вид, что это виски. Виски им не дают. Стараются поднять настроение и играют в пьяных.

Мы веселились до тех пор, пока во дворе не прозвучал сигнал. Тогда, обнявшись и с песнями, мы пошли в казарму. Когда я раздевался, сидя на своей койке, Бедди подошел ко мне и спросил:

– Не все деньги пропустил?

– Конечно нет, партнер, – ответил я. – Если хочешь…

– Ни черта не хочешь, – оборвал он меня. – Если остались деньги, засунь их в подушку и завяжи наволочку или засунь во внутренний карман жилета и спи на них…

– Едва ли это необходимо, – сказал я. – Не стоит обижать товарищей подозрительностью, знаешь…

– Воля твоя, друг, – ответил Бедди. – Клади их на видное место. Пусть их заберет мистер Умнара Тарара Каскара Саграда. – И он многозначительно взглянул на Болдини, лежавшего одетым на своей койке.

– Глупости. Не такой уж он прохвост, – сказал я.

– Хуже, – ответил Бедди и ушел.

Я разделся, положил деньги под подушку и накрылся грязным одеялом. Я долго не мог уснуть и думал об Изабель, о Брендон-Аббасе и о странной и страшной судьбе «Голубой Воды». Это было только неделю тому назад… Только восемь человек, и кто-то из них был вором… подлым и гнусным вором… Где сейчас Майкл и Дигби? Вместе ли они? Может быть, через сорок восемь часов я с ними встречусь на пути к славе, который, по словам Болдини, ведет к неизбежной смерти… Я заснул.

Утром меня разбудил пронзительный сигнал горниста.

– Вставать, вставать, – кричал стоявший в дверях капрал. Покричав, он повернулся и ушел.

Одевшись наполовину, я засунул руку под подушку. Моих денег там не было.

«Ограбили… прохвосты», – я испытывал бешенство и тошноту.

– Вот твои деньги, – сказал сзади меня голос Бедди. – Я решил присмотреть за ними, ты слишком здорово храпел… Так и вышло: в четыре утра к тебе в гости пришел мистер Каскара Саграда. «Деньги у меня, – говорю я во сне, – не беспокойся понапрасну». А он отвечает: «Ах, как хорошо, а я боялся, что кто- нибудь попробует его ограбить». «Я тоже боялся, – отвечаю, – и теперь вижу, что не зря боялся». Тогда этот хорек вильнул хвостом и уполз в свою нору… Вот.

– Спасибо Бедди, – сказал я, чувствуя себя дураком, и взял у него мои деньги. Мне не пришло в голову сомневаться в его правдивости.

После обычного завтрака нас выгнали на двор, там выстроили во фронт с новой партией рекрутов и устроили перекличку. Потом повели фронтом в гавань и посадили на пароход «Генерал Негрие» общества Мессажери Маритим. Нас согнали на нос этого пожилого парохода. Находившийся при нас капрал предложил нам не стесняться, если мы будем себя плохо чувствовать и пользоваться всем океаном в качестве плевательницы.

«Мы кормили наши моря тысячи лет», – подумал я и с радостью констатировал, что в этот превосходный день море отнюдь не выглядело голодным.

Но мы были голодны. И даже очень. По мере того как время шло, мы становились еще более голодными. К вечеру, когда замок Иф и высокий маяк скрылись за кормой, мы начали разговаривать о еде. Мы слонялись по палубе между полубаком и мостиком, нюхали соблазнительные запахи из кухни и слушали с ума сводящий звон вилок и ножей из кают-компании.

Я с грустью думал о столовой в Брендон-Аббасе, где как раз в это время накрывали на стол.