меня.

Они выпили. Толстяк сел. Спейд спросил:

– Что вы считаете хорошей сделкой?

Гутман подержал свой стакан против света, любовно его разглядывая, отпил еще один большой глоток и сказал:

– У меня есть два предложения, сэр, и оба они хороши. Выбирать вам. Или я даю вам двадцать пять тысяч долларов сразу по получении от вас сокола и еще двадцать пять тысяч, как только добираюсь до Нью-Йорка; или вы получаете от меня четверть – двадцать пять процентов – того, что я выручу за сокола. Выбирайте: пятьдесят тысяч долларов почти немедленно или же сумма гораздо больше через, скажем, пару месяцев.

Спейд выпил виски и спросил:

– Насколько больше?

– Гораздо больше, – повторил толстяк. – Кто знает насколько? Сто тысяч, четверть миллиона? Поверите ли вы, если я назову сумму, которую считаю минимальной?

– А почему бы и нет?

Толстяк облизал губы и снова перешел на мурлыкающий шепот:

– Что вы скажете, сэр, если я назову полмиллиона?

Спейд прищурился.

– Значит, вы думаете, что эта штуковина стоит два миллиона?

Гутман улыбался невозмутимо.

– Пользуясь вашими словами, а почему бы и нет?

Спейд осушил свой стакан и поставил его на стол. Взял сигару в рот, вынул, посмотрел на нее и снова сунул ее в рот. Его желто-серые глаза слегка помутнели. Он сказал:

– Это дьявольская прорва денег.

Толстяк согласился:

– Это дьявольская прорва денег. – Он наклонился вперед и похлопал Спейда по коленке. – Учтите, что я назвал абсолютный минимум, или Харилаос Константинидис – законченный идиот, каковым, смею заверить, он не был.

Спейд снова вынул сигару изо рта, посмотрел на нее с мрачным отвращением и положил в пепельницу. Закрыл еще более помутневшие глаза, с трудом открыл их снова. Сказал:

– Хорош минимум, а? А… а максимум?

– Максимум? – Гутман повернул свою руку ладонью вверх. – Я отказываюсь строить догадки. Рискую прослыть сумасшедшим. Не знаю. Невозможно даже представить, насколько высоко может подняться цена этой птицы, – это, пожалуй, единственное, что можно утверждать наверняка.

Спейд с трудом закрыл рот, едва справившись с безвольно отвисшей нижней губой. Недоуменно потряс головой. В его глазах на миг появилось выражение страха, но его тут же смыло густеющей мутью, застилавшей взор. Опираясь на ручки кресла, он поднялся на ноги. Снова потряс головой и сделал неуверенный шаг вперед. Хрипло засмеялся и пробормотал:

– Будь ты проклят.

Гутман вскочил, отбросив кресло в сторону. Его округлости подрагивали. На маслянистом розовом лице маленькими дырочками темнели глаза.

Спейд мотал головой из стороны в сторону, пока его безжизненные глаза не остановились на двери. Он сделал еще один неуверенный шаг.

Толстяк резко выкрикнул: «Уилмер!»

Дверь открылась, и появился мальчишка.

Спейд сделал третий шаг. Лицо его посерело. Четвертый шаг он делал уже на согнутых ногах, мутные глаза его почти закрылись. Он шагнул в пятый раз.

Мальчишка подошел к Спейду и остановился чуть сбоку. Правую руку он держал за пазухой. Уголки губ подергивались.

Спейд сумел сделать шестой шаг.

Мальчишка выставил свою ногу на пути Спейда. Спейд споткнулся и грохнулся навзничь. Мальчишка, не вынимая правой руки из-за пазухи, бросил взгляд на Спейда. Спейд силился встать. Мальчишка отвел правую ногу далеко назад и со всей силы ударил Спейда в висок. Удар перевернул Спейда на бок. Он еще раз попытался встать, не смог и провалился в сон.

Выйдя из лифта и свернув в коридор, Спейд увидел, что сквозь матовое стекло двери, ведущей в его контору, пробивается желтый свет. Было начало седьмого утра. Он резко остановился, сжал губы и, оглядевшись, бесшумно приблизился к двери широкими шагами.

Положив руку на набалдашник дверной ручки, он осторожно повернул ее до упора: дверь была заперта. Не отпуская ручки, он сменил руку. Правой рукой он аккуратно и беззвучно вынул связку ключей из кармана. Отделив нужный ключ, он вставил его в замок. Бесшумно. Глубоко вздохнул, раскрыл дверь и вошел.

Эффи Перин спала за своим столом, положив голову на руки. На ней было пальто, а сверху она набросила на себя еще и плащ Спейда.

Спейд, ухмыльнувшись, выдохнул, закрыл дверь и направился к своему кабинету. Кабинет был пуст. Он подошел к девушке и положил руку на ее плечо.

Она пошевелилась, с трудом подняла голову, веки ее дрогнули. Вдруг она села прямо и широко открыла глаза. Увидела Спейда, улыбнулась, протерла глаза:

– Ты все-таки вернулся? Который час?

– Шесть утра. Что ты здесь делаешь?

Она поежилась, натянула поплотнее плащ и зевнула.

–Ты сам сказал, чтобы я не уходила до твоего возвращения или телефонного звонка.

– Ах, вот оно что, ты, оказывается, сестра того мальчишки, который не покидал горящий корабль, потому что дал «честное слово».

– Я не собиралась… – Она замолчала и резко встала – плащ сполз с ее плеч на кресло. Встревоженно посмотрев на его висок, она воскликнула:

– Что с твоей головой? Что случилось?

Его правый висок вспух и почернел.

– Я даже не знаю, то ли меня избили, то ли я ударился при падении. Ничего серьезного, но болит дьявольски. – Он притронулся к ране пальцами, скривился, мрачно ухмыльнулся сквозь гримасу и пояснил: – Я пошел в гости, там меня накачали наркотиками, и я пришел в себя через двенадцать часов на полу в мужском туалете.

Она протянула руку и сняла с него шляпу.

– Ужасно, – сказала она. – Такую рану на голове надо обязательно показать врачу.

– Ерунда, она только на вид страшная такая; правда, башка раскалывается, но, скорее всего, от дряни, которой меня напоили. – Он подошел к умывальнику в углу комнаты, открыл кран и подержал носовой платок под струей холодной воды.

– Какие новости?

– Ты нашел мисс О'Шонесси, Сэм?

– Еще нет. Какие новости?

– Звонили из окружной прокуратуры. Тебя вызывают туда.

– К самому прокурору?

– Да, так я поняла. Кроме того, приходил мальчишка, он просил передать, что мистер Гутман будет рад поговорить с тобой еще до половины шестого.

Спейд закрыл кран, отжал воду из платка и отошел к столу, прижимая платок к виску.