Резервистка повесила трубку.

— Что?

Хаундз посмотрел на нее.

— Да ничего. Мой напарник свалил к едреной матери.

Она покачала головой.

— Вот к этим.

Хаундз потянул Парка вверх и поставил на ноги.

— Вот к этим.

Он толкнул Парка к высокой стойке регистрации.

— Тогда, во время «Катрины», когда рассказывали, как некоторые полицейские бросают работу, он рассуждал, а он бы бросил или не бросил? Поглядывал на других, разглагольствовал, на ком, мол, написано, что он тут же свалит, случись такая же херня. Когда кое-кто из наших стал уходить из полиции буквально в прошлом году, все грозился, мол, попадись они ему только на глаза. А теперь что, сам свалил? Подождал, пока выдадут зарплату, и смылся.

Резервистка потянула себя за мочку уха.

— Вам дали зарплату?

Хаундз поднял руку.

— А потом догнали и еще дали. Ну и что? Ну, дали. Ну да, кому дают, а кому нет. На одних участках платят в одном месте, на других в другом. Все время меняют, как им в голову стукнет. Первая зарплата за девять недель. Короче, сдрейфил он и… Да к чертям все это. К чертям. Вот этого подонка оприходуйте, и все.

Хаундз смотрел, как резервистка бросила бумажник, часы и флешку Парка в конверт для изъятых личных вещей. Он назвал ей имя Парка, и она набила его на клавиатуре компьютера, у которого восстановилось соединение.

— Причина задержания?

Хаундз вертел часы Парка; он посмотрел на нее.

— Потому что мне дали наводку.

Женщина запечатала конверт, посмотрела на монитор, нажала несколько раз на клавишу, нахмурилась и потерла глаза.

— Вы уже задерживали его раньше?

Хаундз нацепил часы на запястье.

— Ну да. Тоже по наводке.

— И его отпустили?

— Откуда я знаю? Что там говорится?

Она постучала по экрану.

— Говорится, потому что вы не зачитали ему права. Кому-то еще есть дело до зачитывания прав.

Он посмотрел на Парка.

— Эй ты, сволочь, мы тебе зачитали права в прошлый раз? Нет, честно, зачитали? Я ни хрена не помню.

Он перевернул висевший на шее карманчик с полицейским значком и показал Парку карточку с истрепанными краями, где были напечатаны права.

— На, погляди. Ностальгия пробила.

Парк посмотрел на резервистку.

— Он чей-то стукач. Откуда я знаю, чего им надо? Им надо, чтобы было похоже на настоящее задержание, вот чего им надо. Что они там пишут, почему обвинение снято, я плевать хотел.

Женщина потерла заметную шишковатую мышцу на шее.

— Если не следовать установленному порядку, это не украшает послужной список.

Хаундз поправил солнечные очки на носу.

— Знаешь, что, резервистка, пошла ты…

Она перестала тереть шею.

— Простите, что?

— Прощаю. Какого хрена. Мне есть дело до послужного списка? Да пошла ты… Мне есть дело, как я выполняю свою работу. Мне, мамзель, между прочим, уже не двадцать; да я плюю на этих подонков, которые там мухлюют, чтобы поговорить с этим говнюком, и портят мне послужной список, чтобы прикрыть свои делишки. Плюю. С высокой колокольни. Мне передают по рации: «Взять подонка», и я его беру.

Резервистка откинулась на спинку кресла и вытерла пот с подбородка.

— Слушай, ты, сволочь.

Хаундз осклабился, взглянув в сторону Парка.

— Ну вот, началось, сейчас меня как следует отчитают.

Резервистка положила ладонь на рукоятку пистолета.

— Послушай, сволочь. Я скоро сдохну. Я не спала две недели. Чтобы мозги работали, я жру таблетки с кофеином и кофейные зерна в шоколаде и запиваю диетической колой. Я еще не дошла до такой степени, чтобы мои гормоны окончательно взбесились, так что у меня еще и ПМС. Детей у меня нет, а муж, чертов коп, которого я хотела лучше понять и специально ради этого пошла в резерв, бросил меня три года назад ради молоденькой манекенщицы. Так что эта работа — единственное, что у меня есть в жизни, единственное, на что мне еще не наплевать. И тут капитан заявляет мне, что в конце следующей недели ему придется отправить меня в неоплачиваемый отпуск, потому как у меня уже крыша едет. Теперь мне придется идти домой и подыхать в одиночестве.

Она наклонилась вперед, ее рука все так же лежала на рукоятке пистолета.

— И ты думаешь, мне не все равно, сдохну я в тюрьме или от пули, если перед уходом пристрелю одного поганого подонка, который строит из себя крутого, типа моего бывшего?

Она сверлила Хаундза глазами.

Хаундз снял очки и посмотрел на нее:

— Сочувствую вашим неприятностям.

Ее губы растянулись, она сняла руку с оружия и вытерла глаза.

— Ну да, в общем, нам всем есть что сказать.

Хаундз снова нацепил очки.

— Да, всем.

Резервистка наклонилась вперед и положила пальцы на клавиатуру.

— Обвинение?

Хаундз отколупал отслоившийся уголок картинки на груди его застиранной и растянутой черной футболки с «Металликой».

— Сопротивление. И нарушение общественного порядка.

Женщина постучала по клавишам.

— Это у нас код шестьдесят девять и семьдесят один. Хотите написать рапорт?

— Вот еще. Если его продержат за решеткой больше пары дней, тогда чего-нибудь напишу. Я про него целую поэму напишу, если его засадят.

Она кивнула:

— Понятно. Ладно. Давайте его сюда.

Хаундз схватил Парка за локоть и подвел его к стальной двери.

— Иди подожди свою подружку, кто там она у тебя. Тощий негр на лавке поднял бровь.

— Ну да, я ж тебя знаю. Знаю? Ну да, точно знаю. Хаундз пнул скамейку.

— Ты, придурок, что ты там бормочешь? Мужчина покачал головой:

— Я думал, я знаю этого мужика, вот и все. Хаундз взял Парка за плечо и развернул его:

— Вот этого козла?

— Ну да, хм, этого козла.

— Ты его знаешь?

Негр наклонил голову набок и прищурился.

— Я тебя знаю?