Шустин был немало удивлен, когда увидел Олюнина, опустившегося перед Кряжиным на колени и собирающего заплеванные листы. Когда он в следующий момент появился над столешницей, на лице его не было и следа того презрения, коим светилось оно до монолога советника.

– Я все помню, гражданин следователь. У меня хорошая память, – плебейски лепетал Олюнин, вытирая рукавом листы. – Я и о лесопарке расскажу, где у девочки сумочку отобрал, и о другой девочке, за музеем... Я все напишу подробно. Но Айрапетяна не возьму. Хоть режьте здесь – не возьму! – слюна вновь вылетела из его рта, но на этот раз осталась на подбородке.

Кряжин понимающе покачал головой.

– Олюнин, а как насчет шести девочек перед этим?

Взоры всех, кто находился в дежурной части, обратились к советнику.

Олюнин замер, в глазах его появилось то выражение, которое бывает в глазах антилопы, которую ухватил за горло лев.

– Шести девочек?.. – этого никто не слышал, но все догадались по движению его губ.

– Это же вы убили их, Олюнин.

– Да...

– Жить хочешь? – тихо спросил советник.

– Очень.

– И в обмен на труп Айрапетяна готов взять на себя шесть трупов?

Серо-зеленая тень пробежалась по скулам Федула, и он, разгладив рукой бумагу, попросил у Кряжина ручку.

– Ничего... Все может произойти. Казнь отменили, может, и пожизненное отменят... А не отменят, так через двадцать пять лет прошение о помиловании напишу. Не может быть, чтобы отказали... Нелюди, что ли...

Опустив голову, советник долго сидел, молчал. Потом, встряхнувшись, обернулся к Шустину:

– Я вам обещал? Обещал продемонстировать, как человек добровольно прощается с этим миром только для того, чтобы продолжать есть, читать, видеть небо и видеть сны? Капитан Сидельников! – Крик этот прошелся по всему дежурному помещению и вытолкнул муровца из ряда кресел, непонятным образом переместившихся из кинотеатра в дежурную часть РОВД. – Наденьте на убийцу наручники.

– А как же... писать?.. – взмолился Олюнин.

– Вы можете продолжать, – разрешил Кряжин, чем ввел в тупик всех, кроме Сидельникова, который уверенно прошел к Шустину и двумя четкими клацающими движениями исполнил распоряжение следователя.

– Вы с ума сошли? – беззвучно, роняя на пол шапку, выдавил репортер. Понимая, что ответа на этот вопрос от Сидельникова ему не добиться, тот обратил взор в сторону советника и уже совершенно отчетливо прокричал: – Что он делает, следователь?!

Казалось, ответа ждал не только он. Дежурный, его помощник, все, за исключением муровца, смотрели на Кряжина, ожидая его пояснений.

– Я готовлю для вас сенсационный репортаж и окончание эссе о моей деятельности.

– Вы больной человек, Кг’яжин! – вспыхнул журналист. – Я знаю, что вы любитель эффектных сцен, но нельзя же пег’ебиг’ать столь по-кг’упному? Уж не пытаетесь ли вы убедить весь миг’ в том, что убийца шести московских девушек непг’еменно я?!

Советник поморщился, вынул из пачки последнюю сигарету и уставился на окончательно обезумевшего Олюнина долгим взглядом.

– Ты почему не пишешь, живодер?

Спохватившись, Олюнин принялся рисовать какие-то каракули на бумаге, однако теперь было уже ясно, что всем его вниманием завладело происходящее вне его зоны ответственности.

– Вот вы утверждаете, Шустин, что я больной человек, – буркнул Кряжин. – А между тем я никогда не задавался целью делать красивые сцены за счет других. Тем более – за счет человеческих жизней. Специалистом в этой области являетесь вы, и в этой связи возникает вопрос: кто из нас болен?

Шустин вышел из себя. Он кричал, что сожалеет о той минуте, когда доверил свою жизнь такому карьеристу, как Кряжин. Что он, Шустин, добрый и наивный человек, поддавшийся на уловки старого прокурорского лиса, у которого нет ничего, помимо гордыни, не соответствующей его достоинствам. Он лишил его свободы тогда, сейчас же хочет забрать у Шустина всю жизнь.

– Вы закончили, репортер? – спросил советник, и Шустин замолчал. Наверное, из-за того, что Кряжин так его не называл еще ни разу. – Я ведь не собираюсь ставить вас в согбенном положении со спущенными штанами перед Фемидой. Она ведь слепа, глуха и мертва, не так ли? Тем более, она баба. Вероятно, от этого и все проблемы. Вероятно, если бы на роль бога правосудия был избран, скажем, Аполлон, то у подобных вам поубавилось бы желания тешить свое закомплексованное тщеславие за счет человеческих жизней. Вы забыли, что я кандидат наук, защищавший диссертацию на тему о маниакально ориентированных личностях? Так вот, со всею ответственностью я заявляю, что из всех троих, попавших в поле моего зрения за эти три недели, я увидел только одного маньяка. Это не вы, Олюнин...

Миша-Федул обмяк и продолжил рисовать каракули.

– И не вы, Шустин. Это бедняга Разбоев, который сейчас волею судеб безопасен только потому, что находитя в состоянии растения.

– Спасибо и на том, – осклабился репортер, лицо которого стало неравномерно покрываться бурыми пятнами.

– Но не Разбоев убивал тех шестерых девочек. Однако и он не безгрешен. В ту ночь, когда была убита последняя из шестерых жертв, в Восточном округе была убита еще одна женщина, – вынув из папки примятый лист, на котором виднелась принтерная печать, советник положил его перед собой и, не стесняясь никого, вынул из кармана очки. – Это ориентировка за двадцать третье февраля сего года, я попросил ГУВД прислать мне сводку всех происшествий за те сутки. Женщина была убита зверски. Убита и изнасилована. Именно она и стала жертвой маньяка Разбоева, но случилось это не в Измайловском лесопарке, а в Измайловском парке культуры и отдыха, в трехстах метрах от того места, где была убита последняя из шести девочек.

– Ничего не понимаю, – тихо признался дежурный, потрясенный не меньше остальных.

– Эта женщина не вписывалась в общий рисунок, майор, – улыбнулся Кряжин, – поэтому никто и не привязывал ее к деяниям «московского потрошителя». Ей сорок лет, она замужем, и ей домой по ее мобильному телефону убийца не звонил. Да и характер нанесенных телесных повреждений никак не ограничивался двумя ударами ножа. Единственное, чем она была схожа с девочками, это светлые волосы.

– Почему же он ее убил? – встрял в разговор тот, кого сейчас должны были занимать не мотивы действий Разбоева, а собственная участь – Олюнин. Почувствовав на шее железную хватку капитана, заставившую его согнуться и упереться лбом в собственные письменные показания, Миша-Федул вновь схватил ручку.

– Имя убитой – Моргун Марина Касьяновна. Ее девичья фамилия – Заславская, и ничего особенного, полезного для следствия, в биографии этой женщины нет. За исключением одного факта, проверить который ни сыскная служба, ни следствие не сочли нужным. А ведь именно этот факт расставляет все по своим местам и мгновенно определяет приоритеты. Разве не изменилось бы многое, узнай следователь Вагайцев, что фамилия женщины до второго брака была Разбоева?

В дежурном помещении наступила тишина, лишь Шустин усмехнулся, посмотрел под ноги и покрутил головой, словно досадуя, что ему приходится иметь дело с такими идиотами.

– Шустин, я не собираюсь предъявлять вам обвинение на одних своих догадках. Я собираюсь показать всему миру – чего вы, собственно, и хотели – факты.

Начнем с того, что вся одежда Разбоева на момент задержания была залита кровью. Последнее убийство было совершено в феврале, и следователь обязан был обратить внимание на то, что вся кровь должна была впитываться в одежду жертвы. Раз так, то Разбоев не мог ею испачкаться с ног до головы. А между тем именно в таком виде его застали оперативники МУРа в его квартире.

– Но он ложился на них... – пробормотал майор.