Элинор взяла его и осторожно развернула. Надпись на нем была сделана на гэльском языке, и потому она смогла разобрать лишь несколько слов – «девятьсот лет», «смерть», «проклятие» и в конце еще что-то о флагштоке святого Колумбы. Девушка в замешательстве подняла глаза на Гэбриела:

– Я не совсем понимаю. Что это?

Гэбриел покачал головой:

– Я совсем забыл о том, что вы не читаете по-гэльски.

– Кое-что мне удалось разобрать – насчет проклятия и флагштока святого Колумбы. Судя по состоянию свитка, ему по меньшей мере несколько столетий.

– Да, так оно и есть.

Гэбриел забрал у Элинор пергамент, как будто уже одно то, что она держала его в руках, могло причинить ей вред. Затем он уселся в кресло рядом с ней.

– Вы помните вчерашнее утро, когда мы обходили процессией кладбище замка Данвин?

Элинор кивнула.

– Без сомнения, вам бросилось в глаза то обстоятельство, что некоторые из Макфи в прошлом умерли внезапной и безвременной смертью. Во всяком случае, это не ускользнуло от внимания других людей, и прежде всего меня.

И опять-таки девушка могла только кивнуть в ответ.

– Вам наверняка уже говорили о том, что очень многие здесь считают, будто мы, Макфи, каким-то образом расправляемся со своей собственной родней. – Он бросил на нее беглый взгляд, прежде чем продолжить: – Совершенно очевидно то, что члены моей семьи часто умирали молодыми, и так повторяется из поколения в поколение. Даже если порой кажется, будто злой рок перестал преследовать нас, очень скоро все возвращается. И, если так можно выразиться, мы сами навлекли на себя эту беду.

Тут Гэбриел поведал Элинор историю своего незадачливого предка и ведьмы с острова Джура, которая сначала спасла ему жизнь, а затем обрекла его и весь его род на вечное проклятие, закончив рассказ легендой о флагштоке святого Колумбы, исчезнувшем несколько веков назад.

– С тех пор стоило главе клана Макфи проявить заботу о ком-либо из своих близких, как те погибали при загадочных обстоятельствах.

– И она оставила после себя этот свиток? – спросила Элинор, жестом руки указав на пергамент.

Гэбриел утвердительно кивнул.

– Поскольку все это продолжается уже несколько столетий, легко понять, почему окружающие считают меня и моих предков исчадиями ада.

Элинор притихла, размышляя над этой невероятной историей. Услышь она ее от какого-нибудь другого человека, находись они в каком-нибудь другом месте, она бы наверняка решила, что весь рассказ был вымыслом от начала до конца, жалкой попыткой скрыть нечто более зловещее. Но только не на этом острове и не в разговоре с этим мужчиной.

– Я как раз собирался сжечь этот проклятый пергамент прошлой ночью, перед тем как обнаружил пожар в детской.

Элинор посмотрела ему в глаза и увидела в них страх.

– Неужели вы и в самом деле верите в то, что пожар случился только потому, что вы решили сжечь свиток?

Гэбриел ничего ей не ответил. Впрочем, в этом и не было нужды. Оказавшись лицом к лицу с той мукой, той невыносимой болью, которую ему приходилось терпеть всю жизнь, Элинор нашла лишь один возможный ответ:

– Тогда сожгите его, Гэбриел. Доведите задуманное до конца. Уничтожьте этот проклятый кусочек прошлого, чтобы вам никогда больше не пришлось читать велеречивый бред мстительной старухи. – Она схватила со стола свиток и протянула ему. – Я вам помогу.

Гэбриел взглянул на Элинор так, словно она сошла с ума. Но затем взял пергамент и подошел вместе с ней к камину.

Они стояли перед едва тлеющим пламенем за каминной решеткой, и Элинор могла наблюдать за игрой чувств, сменявших друг друга на лице Гэбриела, – страх, покорность судьбе, решимость. Потом он, медленно протянув руку, бросил свиток в огонь. Спустя мгновение они увидели, как он загорелся, и не сводили с него глаз до тех пор, пока от пергамента не осталось ничего, кроме дыма и кучки пепла.

Тишина, воцарившаяся в комнате, была под стать спокойному весеннему утру. Содеянное ими не повлекло за собой никаких ужасных последствий, никакой сверхъестественной кары – только безмолвие, тепло камина и ощущение полной правоты.

– Я мог бы терпеть это и дальше, если бы это касалось только меня, – чуть слышно произнес Гэбриел, глядя в камин. – Но проклятие той ведьмы лишило Джулиану матери как раз тогда, когда она больше всего в ней нуждалась, а теперь оно угрожает лишить меня моей дочери.

Гэбриел снова перевел взгляд на Элинор, и в глазах его было столько пронзительной тоски, что Элинор захотелось плакать.

– Семья Джорджианы прислала мне письмо, – пояснил он, голос его стал хриплым от охватившего его волнения, – угрожая подать прошение в королевский суд с требованием передать им опеку над Джулианой, если я не соглашусь сделать это добровольно. Они поступают так не потому, что их заботит судьба девочки. Джорджиана оставила после себя значительное наследство, которое должно перейти к Джулиане, как только она достигнет совершеннолетия. Еще задолго до смерти Джорджианы я дал ей слово, что если с ней что-нибудь случится, я никогда не позволю ее семье забрать нашу дочь. Джорджиана с детских лет страдала от дурного обращения и все время опасалась, что Джулиану постигнет та же участь. Она как будто знала, что рано или поздно это произойдет.

– Неужели они могут отнять ее у вас?