ж... «Ничего не попишешь», – сказал ученик учителю, нарочно сломав карандаш во время диктанта. Счастливо оставаться!
Гена действительно остается один и если не счастлив, то уж безусловно доволен этим.
Гена. Ну, вот! Так-то лучше. А то... (Передразнивает Архипа Архиповича.) «Если, Геночка, не справишься, тебе Сэм Уэллер поможет». Сказано, обойдемся без всяких Сэмов... Какие у нас тут еще письма? (Берет одно за другим, просматривает, читает на выборку.) «Свой роман «Что делать?» Н. Г. Чернышевский писал в тюрьме. Остается лишь поражаться, как смог человек, находящийся в мрачных застенках, рассказать читателю о прекрасной, полной света и радости жизни, которая обязательно наступит после свершения революции. Гальцева Наталья, город Ростов-на-Дону»... Ясно. «Труды Чернышевского, сыгравшие громадную роль в развитии русской мысли, имеют для нас не только историческое значение. Во многих вопросах Чернышевский значительно опередил свою эпоху и является нашим современником. Его произведения и сейчас волнуют советских читателей. Проповедуемый им моральный кодекс...». (Спотыкается, но дочитывает – не столько из добросовестности, сколько из уважения.) «...кодекс революционных демократов не потерял своего актуального значения и для нас... С комсомольским приветом Арзамасова Тамара, ученица девятого класса Яльчинской средней школы Яльчинского района Чувашской АССР»...». Ну и здорово же! Умные девочки! Я бы, наверное, так даже и не сумел...
Он говорит это совершенно искренне, тем более что думает, будто его никто (разумеется, кроме радиослушателей) не слышит, но ошибается и в том и в другом.
Профессор. Хвалю за самокритичность! (Не удержав вздоха, Гене непонятного.) Хотя, думаю, ты не прав. Сумел бы. Или сумеешь.
Гена. Ой! Я прямо вздрогнул! Архип Архипыч, вы тут когда появились?
Профессор. Да уже несколько минут назад. Стою и слушаю.
Гена. И стоит послушать, Архип Архипыч. Здорово секут, правда?
Профессор (почему-то без особого воодушевления). Да... Конечно... Ну, и что же они еще пишут? Кстати, давай-ка для быстроты и я буду разбирать почту.
Гена. Еще? Пожалуйста! «Сочинение Чернышевского немедленно запретили. Но было поздно. Роман вырвался из стен тюрьмы на волю и стал программой революционного движения того времени, а образ стойкого борца за дело народа Рахметова – идеалом революционера для молодежи. Велика была воздействующая сила этого поучительного произведения. Не одно поколение революционеров испытало на себе мощное влияние идей «Что делать?». Старкова Светлана, город Алма-Ата»...
Профессор (несколько рассеянно). Так... Так... Очень хорошо... Да, Гена, а где же наш Сэм Уэллер?
Гена. Он... Знаете, Архип Архипыч, я его сплавил. (Видя изумление профессора, спешит оправдаться.) А что такого? Что ж, я один, что ли, письма не разберу? И потом... ну разве Сэму Уэллеру хоть что-нибудь в Чернышевском понять? Представляете, я ему начало прочел, чтобы...
Профессор. Отвязаться?
Гена. Почему обязательно отвязаться? Он просил, я и прочитал... Так он решил, что это чуть ли не приключенческий роман. Вот чудачина, верно?
Профессор. Думаешь, так?.. (Вдруг радостно вскрикивает.) А! Вот письмо, которое я надеялся найти. Слушай!.. «Здравствуйте, Архип Архипович и Гена! Я, Лена Сибирина из города Александрова Владимирской области, решила ответить на ваш вопрос...». Ну, это пропустим... «Мне очень понравилась эта книга. Хотя начинать ее читать мне не очень хотелось. Но теперь я не жалею, что прочла ее. «Что делать?» стоит теперь на моей книжной полке среди любимых произведений, среди «Овода» Войнич, «Тараса Бульбы» Гоголя, произведений Пушкина и других». (Убежденно.) Прекрасное письмо!
Гена. Да... Ничего... Только чем оно вам так уж особенно понравилось? А другие что, хуже? Вон умные какие!
Профессор. Кто же спорит? Но... Понимаешь ли, все они написаны с большим уважением к великому, мужественному, чистому человеку Николаю Гавриловичу Чернышевскому...
Гена. Вот именно!
Профессор. Да. С уважением – не меньше, но, пожалуй, никак и не больше того. А Лена Сибирина написала с любовью! Может быть, не случайно те письма целиком состоят... ну, скажем, из не совсем собственных слов. Да что там хитрить! Попросту из чужих. Их тех, которыми обычно и пишутся типовые предисловия к книге Чернышевского. А Лена написала по-своему, от себя. Только от себя одной! Она прямо признается, что ей не очень хотелось браться за роман «Что делать?». И как, по-твоему, Геночка, не оттого ли, что его окружили слишком уж почтительным уважением и слегка позабыли, что это – роман, книга, которую можно еще и любить, увлекаться ею?..
Гена. Может быть. Откуда я знаю?
Профессор (опять почему-то вздохнув). Вот и я не знаю... Но так или иначе Лена увлеклась, полюбила – и хорошо сделала! Скажи-ка честно, дружок, вот ты крепко помнишь сюжет этой книги?
Гена. Ну... Как вам сказать...
Профессор. Не продолжай. Понятно. Тогда ставлю вопрос иначе: что ты помнишь в ней лучше всего?
Гена (уверенно). Ну, это-то ясно! Сны Ве...
Профессор (так поспешно, словно хочет закрыть ему рот ладонью). Сны? Великолепно! В таком случае – вот тебе один из снов героини!
Конечно, по самой этой торопливости мы сразу понимаем, что знаменитых снов Веры Павловна тут ждать не приходится. Очень скоро поймем и то, в чье сновидение решил отправить Гену, а заодно и нас Архип Архипович (конечно, сочиненное вовсе не им, а Чернышевским). Как говорится, спит и видит здесь мать Веры Павловны, Марья Алексеевна, существо, напомню, грубое, вульгарное и корыстное. В романе она смешна, и сон ее смешон, даже кошмар, от которого асе мы, случается, просыпаемся в холодном поту (проснется, дайте срок, и Марья Алексеевна), выглядит, как пародия.
Марья Алексеевна. Да что же это такое? Сплю я, что ли? Или не сплю? Ущипнуть себя нешто?.. Нет, и этого не могу. Рука не подымается. Сплю, стало быть. И сон-то, батюшки мои, до чего прелестный... Гляди-ка, карета по нашей улице едет, да какая отличная! Останавливается, ей-богу, возле меня останавливается! А вот и дама из ей выходит, пышная такая, ровно пава али пион, а одета, одета как – вот бы моей Верочке али еще лучше мне... Святители-угодники! Никак, это Верочка и есть!
Вряд ли нужно говорить, что никакого отношения к подлинной Вере Павловне ее собеседница не имеет: самодовольная, жеманная, сытая – словом, такая, какой и хочется видеть свою дочь Марье Алексеевне.
Верочка. Посмотрите, мамаша, как меня муж наряжает! Одна материя пятьсот целковых стоит...
Марья Алексеевна (ахнув). Пять... сот?!
Верочка. Никак не меньше, мамаша, и это для нас пустяки: у меня таких платьев целая дюжина; а вот, мамаша, это дороже стоит, вот на пальцы посмотрите...
Марья Алексеевна. Царица небесная! Брильянтов-то, брильянтов!
Верочка. Этот перстень, мамаша, стоит две тысячи рублей, а этот, мамаша,
