– Собираемся, – сообщил доктор Прайс. – Первое бичевание состоится сегодня вечером, но это будет чисто экспериментальное бичевание. Всего несколько хорошо рассчитанных ударов и быстрое совокупление, чтобы определить, как это влияет на корпускулярное действие кровяных телец. Завтра она будет в более подходящей форме для получения инструкций второго этапа, и мы надеемся, что к концу месяца…

– У нас будет идеальная ученица, – перебил его отец Питер, которому не очень понравилось, что доктор Прайс взял на себя ведущую роль в изложении предмета бичевания. – Однако давайте перейдем в гостиную. Бонифаций, положите эту связку в коробку и отнесите ее наверх.

С этими словами главный знаток бичевания в подлунном мире направился наверх в гостиную, а мы последовали за ним, хотя, должен признаться, шел я не без внутреннего трепета, потому что чувствовал себя кем-то вроде ассистента при совершении обряда жертвоприношения.

Войдя в комнату, мы обнаружили, что Люси рыдает, а Мадлен утешает ее. Увидев нас, Люси бросилась к монсеньору и, обнимая его ноги, сквозь рыдания проговорила:

– Ах, отец Питер, вы всегда были добрым другом мне и моей матери, скажите же, что гнусная история, которую мне рассказала Мадлен, – сплошная ложь.

«Боже мой! – пробормотал я про себя. – Значит, они избрали Мадлен доверенным лицом, которому поручено сообщить девушке, что с ней собираются делать».

– Встань, дитя мое, – сказал монсеньор. – Не доводи себя до изнеможения. Лучше послушай, что я тебе скажу… – Мы почти на руках отнесли эту малютку, потерявшую от ужаса голову, на диван, встали кружком и стали слушать.

– Ты, несомненно, знаешь, милая моя дочь, – коварно начал свою речь священник, – что энтузиасты науки не жалеют ни себя, ни своих единомышленников, пытаясь разгадать тайны природы. Ни время, ни боль не являются для них препятствием на их пути к цели, – Люси ни слова не ответила на это зловещее вступление. – Ты много читала, дочь моя, – продолжал монсеньор, поглаживая ее шелковистые волосы, – и потому поймешь меня, если я скажу, что твой покойный отец поручил тебя заботам матери-церкви, а я как ее представитель полагаю, и к моему мнению присоединяется твоя мать, что наилучшим образом ты сможешь послужишь ее целям, если предоставишь себя для испытаний, которые будут проведены весьма искусно и не причинят тебе боли. Напротив, они доставят тебе такое наслаждение, какого ты даже и представить себе не можешь.

В это мгновение взор Люси встретился с моим, и хотя я пытался взглядом показать ей, что ей нечего бояться, она не сразу положила свою руку на руку священника.

– Святой отец, – сказала она, – я знаю, вы не допустите ничего ужасного. Я подчиняюсь вам, поскольку моя мать, когда я уходила от нее сегодня утром, велела мне в первую очередь быть во всем послушной вам и безгранично вам доверять.

– Вот какая умная у нас девчушка, – сказал монсеньор, который впервые за весь вечер употребил просторечное выражение – настолько неприкрытым было его удивление перед таким смирением, коего он не ожидал. Но я видел, как его большие круглые глаза пожирали жертву, а сам он весь дрожал от возбуждения, когда вел Люси в соседнюю комнату, где и оставил ее наедине с Мадлен. – Итак, джентльмены, момент приближается, и вы простите меня, мистер Сминтон, если мне придется перейти на более грубый язык. Но время поджимает, и простой язык в этом случае – самый быстрый способ выражения мыслей. Лично у меня нет никакого желания лишать Люси девственности, поскольку я имел сношение с ее матерью в ночь перед ее свадьбой, а поскольку Люси родилась точно девять месяцев спустя после той ночи, у меня есть сомнения относительно того, кто ее истинный отец.

– Иными словами, – с удивлением сказал я, – вы думаете, что являетесь ее отцом?

– Именно так, – сказал монсеньор. – Дело в том, что сразу же по окончании бичевания кто-то должен поиметь Люси, однако только что высказанные соображения мешают мне сделать это лично. Бонифаций предпочитает мальчиков, а доктор Прайс будет слишком занят – ему придется делать заметки. Так что придется вам и Дево бросить жребий.

Дево был просто в ярости из-за того, что его неурядицы в отношениях с Венерой являются непреодолимым препятствием для участия в том деле, каковое представляется желанным всякому мужчине, а потому, сославшись на некоторое недомогание, испросил соизволения перенести его участие на более поздний срок. В виду этих обстоятельств монсеньор Питер обратился ко мне и попросил меня быть в полной готовности в то мгновение, когда это потребуется.

В это время вошла Мадлен и сообщила, что все готово, дав при этом понять, что ей стоило немалого труда преодолеть естественные страхи бедняжки Люси, которая, будучи девственницей, ни за что не хотела предстать обнаженной перед глазами стольких мужчин.

– Впрочем, она сделала одно довольно странное замечание, – продолжала Мадлен, глядя на меня с игривостью, которую я не мог понять. – Она сказала: «Если бы речь шла об одном только мистере Сминтоне, то я бы не возражала».

– Ну вот, все складывается как нельзя лучше, – сказал отец Питер, – потому что именно мистеру Сминтону придется снять с нее напряжение.

С этим мы направились в комнату для бичевания, которая была обставлена этими мастерами со знанием дела и со вниманием ко всякой мелочи, и мелочи эти, признаться, вызывали у неофита вроде меня крайнее удивление.

Некое подобие матраца, покрытого зеленым вельветом, было застлано периной, а на ней, вытянувшись во всю длину, лицом вниз лежала смущенная Люси. По краям перины были надежно закреплены толстые вельветовые ремешки, удерживавшие девушку в лежачем положении. Ноги ее были сведены и привязаны, а нежная красивая попка была чуть приподнята. Этому способствовала маленькая подушечка, предусмотрительно подсунутая ей под низ живота.

Монсеньор наклонился над девушкой и прошептал ей на ушко несколько успокаивающих слов, но она ничего не ответила и, когда достопочтенный отец принялся внимательно исследовать какие-то точки на ее попке, только глубже зарылась лицом в перину.

Когда все присутствующие по очереди ощупали ягодицы Люси, словно проверяя их состояние, похлопывая по ним и пощипывая упругую плоть, как это делают знатоки лошадей, осматривая животное, которое собираются купить, со всех сторон, монсеньор сказал:

– Превосходная картина, – при этом его глаза едва не вылезали из орбит. – Джентльмены, вы должны извинить меня, но я ничего не могу поделать со своими чувствами, – с этими словами, вытащив из штанов свой аккуратный член, он направился к Мадлен, и прежде чем эта благородная дама догадалась о его намерениях, отец Питер уложил ее на диван по соседству с Люси и отымел за промежуток времени более короткий, чем мне потребовалось, чтобы рассказать об этом.

Наблюдать за этим было в высшей степени возбуждающе. Я даже не знал, куда девать себя. Если бы не отец Бонифаций, который удержал меня, я бы тут же оседлал Люси. Бонифаций же, хотя и был проходимцем, наблюдал за происходящим как за чем-то вполне обыденным и лишь заметил монсеньору, что тому следовало бы заканчивать поскорее, потому что мистер Сминтон выказывает дьявольское нетерпение.

Бедняжку Люси в это время успокаивал доктор Прайс: он дал ей шампанского, добавив туда несколько капель бальзама Пинеро. Дево же, наблюдая за действиями монсеньора, только издавал громкие стоны, а когда почтенный отец Питер перешел на короткие движения, мучения Дево стали настолько невыносимыми, что он стремглав бросился в спальню монсеньора. Как он потом рассказал мне, там он окунул свои гениталии в ледяную воду, чтобы избавиться от владевшего им напряжения.

Хотя совокупление при свидетелях мне всегда представлялось делом вульгарным и неподобающим, я в этот момент и думать забыл о подобной разборчивости.

Мадлен, утерев член монсеньора тряпицей из mousseline de laine[1] (этот секрет известен только истинному сибариту, владеющему секретами идеальной любви), вышла, вероятно, чтобы подмыться, а монсеньор застегнул штаны и приступил к выполнению добровольно возложенной на себя миссии.

Сняв сюртук, он засучил рукава рубашки, и приняв из рук Бонифация розги, приступил к недостойному действу.

При первом же ударе бедняжка Люси жалобно вскрикнула, но не успел монсеньор завершить первый