Энн выбрала такое, что поставило Майка в тупик — Джил и без того пахла так, как она должна пахнуть.

Когда подарок прибыл, его размеры и очевидная незначительность усилили его недоверие… а когда Энн брызнула этим на себя, прежде чем отдать Джил, Майк усомнился еще больше: запах был очень резким и совсем не походил на запах Джил.

Но Джил пришла от духов в совершенный восторг и настояла на немедленном поцелуе. В ее поцелуе он грокнул, что этот подарок был тем самым, чего она хотела, и что их близость от этого возросла.

Когда она подушилась на обед вечером, — он обнаружил, что каким-то непонятным образом запах Джил стал даже более приятным, чем обычно. Еще удивительнее было то, что Доркас тоже поцеловала его и прошептала:

— Майк… халатик, конечно, очень милый — но, может, ты когда-нибудь и мне подаришь духи?

Майк не мог грокнуть, почему Доркас захотелось духов: ведь она пахла не так, как Джил, так что эти духи не подошли бы для нее… а он не хотел, чтобы Доркас пахла так же, как Джил. Он хотел, чтобы она пахла как Доркас.

Вмешался Джубал:

— Прекрати прижиматься к мальчику, дай ему спокойно поесть! Доркас, ты и так воняешь, как помойная кошка, так что нечего вымогать у Майка эту смерделовку.

— Босс, займитесь лучше своим делом.

Это сбивало с толку — что Джил могла пахнуть еще больше как Джил… что Доркас хотела пахнуть, как Джил, хотя она хорошо пахла собой… а Джубал сказал, что Доркас пахнет, как кошка. У них была кошка, правда, не помойная, а общая; временами она заходила в дом и соизволяла принять пищу. Кошка и Майк грокнули друг друга; Майк нашел ее плотоядные мысли очень приятными и вполне марсианскими. Он обнаружил, что имя кошки (Фридрих Вильгельм Ницше) было не настоящим, но он об этом никому не сказал, потому что не мог произнести настоящее имя кошки: он мог слышать его только в своей голове. Кошка пахла совсем не так, как Доркас.

Раздача подарков стала настоящим праздником и помогла Майку понять истинное значение денег. Но он не забыл и о других вещах, которые ему не терпелось грокнуть. Джубал дважды втихую, чтобы Майк не заметил, отписывался от Сенатора Буна, не упоминая это.

При его понимании времени «следующее воскресенье» мало что значило. Но следующее приглашение было адресовано самому Майку: Верховный епископ Дигби подгонял Буна, и тот чувствовал, что Харшоу водит его за нос. Майк отдал его Джубалу.

— Ну и что? — проворчал Джубал. — Ты хочешь пойти? Ты не обязан. Мы вполне можем послать их к черту.

Утром следующего воскресенья вызвали такси с пилотом (Харшоу не доверял роботам), чтобы доставить Майка, Джил и Джубала в Храм Архангела Фостера Церкви Нового Откровения.

По пути в церковь Джубал пытался предостеречь Майка, но от чего — Майк так и не понял. Он слушал, но вид за окном здорово отвлекал внимание, и он пошел на компромисс, отложив то, что говорил Джубал.

— Смотри, мальчик, — предостерегал Джубал, — эти фостериты спят и видят, как заполучить твои деньги, а престижем Человека с Марса поддержать свою церковь. Они будут тебя охмурять, но ты должен быть тверд.

— Что?

— Черт побери, ты же меня не слушаешь!

— Извини, Джубал.

— Ну, ладно… Смотри на это так: религия — утешение для многих, и вполне возможно, что она в чем-то права. Но религиозность лишь прикрывает чванство. Вера, в которой я воспитывался, убеждала меня в моей исключительности. Я был «спасенным», они были «прокляты»; мы были благословенны, а остальные были «язычниками». Под «язычниками» подразумевались такие, как наш брат Махмуд. А невежественная деревенщина, которая редко мылась и сеяла хлеб по лунному календарю, утверждала, будто знает окончательные ответы на все вопросы Вселенной. Это давало им право презирать всех, не принадлежавших к ним. Наши гимны были переполнены высокомерием — поздравлением себя с тем, как уютно нам со Всемогущим и какого высокого мнения он о нас, и что в Судный День ад настигнет кого-то другого.

— Джубал! — запротестовала Джил. — Он не грокает этого.

— Прошу прощения. Моя родня пыталась сделать из меня проповедника, и, я думаю, это до сих пор заметно.

— Да уж.

— Не смейся, девочка. Я стал бы хорошим проповедником, если бы не начал читать напропалую. Будь у меня побольше апломба и невежества, и я стал бы великим миссионером. Черт, тот балаган, куда мы держим курс, может, назывался бы «Храм Архангела Джубала».

— Джубал, ради бога! — содрогнулась Джил. — Нельзя же лепить такое сразу после завтрака.

— Я говорю всерьез. Мошенник знает, что он лжет, и это ограничивает его размах. Но преуспевающий шаман верит в то, что говорит, и эта вера заразительна. Для него не существует пределов. Но у меня не было необходимой уверенности в моей собственной непогрешимости, и я никогда не мог стать проповедником… разве что критиком — они тоже проповедники, только последнего разбора. — Джубал нахмурился. — Вот чем беспокоят меня фостериты, Джил: я думаю, что они искренни. Майк молокосос для искренности. Майк может клюнуть на искренность.

— Как вы думаете, что они хотят сделать?

— Обратить его, а потом наложить лапы на его состояние.

— Я думала, вы его обезопасили.

— Только в том смысле, что никто не может присвоить его против воли Майка и чтобы он сам не мог отдать его без вмешательства правительства. Но вложение в церковь могущественную политически — другое дело.

— Не вижу, в чем тут…

— Дорогая моя, — нахмурился Джубал, — религия — это самая туманная область с точки зрения закона. Церковь может делать все, что может делать любая другая организация, но у нее нет ограничений. Она не платит налогов, не обязана оглашать свои доходы, свободна от разного рода инспектирования или контроля. Кроме того, церковь — это все, что называет себя церковью. Были попытки провести межу между «истинными» религиями, имеющими право на неприкосновенность, и «вероисповеданиями», а этого делать нельзя: возникнет понятие государственной религии… а такое лекарство куда хуже болезни. И по Конституции Соединенных Штатов, и по Договору Федерации все церкви одинаково неприкосновенны… особенно если они контролируют голоса избирателей. Если Майк обратится в фостеризм… и сделает завещание в пользу своей церкви… а затем «отправится на небеса» как-нибудь на заре, то это будет, в полном смысле, «так же легально, как воскресная служба».

— Ох! А я-то думала, он у нас в безопасности.

— По эту сторону могилы безопасности не бывает.

— Ну… и что же вы собираетесь делать, Джубал?

— Ничего. Только волноваться.

Майк отложил их беседу на будущее, не пытаясь грокнуть ее. Он понял, что темой разговора было понятие, элементарное для марсианского языка, но поразительно скользкое для английского. Поскольку даже брат Махмуд не мог грокнуть всеобъемлющую марсианскую идею, которую по-английски с горем пополам можно передать как «Ты есть Бог», он решил ожидать. Ожидание принесет плоды в свое время. Брат Джил учила его язык, и он сможет объяснить ей это. Они грокнут вместе.

Сенатор Бун встретил их на посадочной площадке храма.