— Амалия! Чего вы ждете? Пойдите откройте!

— Иду, иду, мадам, — ответила служанка, торопливо ступая по коридору.

Она узнала молодого человека, стоявшего на лестничной площадке и стучавшего в дверь. Это был лучший друг мсье Ролана. Наверняка пришел к нему в гости, так что Амалия сразу предупредила:

— Его нет дома.

— Я знаю, — сказал Корбьер. — Я бы хотел поговорить с его отцом.

— Его тоже нет. Профессор в больнице, распекает своих подчиненных, покоя от них нет… Не знаю, во сколько он сегодня вернется…

— Кто это, Амалия? — спросила мадам Порталье, которая сидела в гостиной с мадам Жюрио.

Не успела Амалия ответить, как Корбьер, на правах друга семьи, уже вошел в гостиную. Он отказался от предложенной чашечки кофе и рассказал, как вчера около одиннадцати часов вечера поднялся к себе в квартирку и увидел своего друга Порталье скорчившимся на лестничной площадке, в самом жалком состоянии. Корбьер в тот день ужинал у родителей, этажом ниже. Его отпустили в увольнительную, и он приехал из Эвре на машине другого солдата:

— Ролану повезло. Иначе он так и лежал бы у меня на лестнице.

Корбьер рассказывал про все вперемежку: про Сорбонну, авиабазу, забастовки, про то, как Порталье оказался в Божоне, про избиения дубинками и солдатскими башмаками. Он во всех подробностях расписал обеим женщинам, как сильно досталось Ролану, который сейчас отсыпался у Корбьера дома, после того как врач сделал ему укол.

— Доктор сказал, нужно отвезти его в больницу, сделать рентген. Когда бьют по голове, бывает, остаются скрытые повреждения.

— Какой ужас! — воскликнула мадам Жюрио.

Смертельно побледневшая мать была не в силах произнести ни слова, слушая этот сбивчивый рассказ.

— Я решил все вам рассказать, — продолжал Корбьер, — потому что мне пора возвращаться в Эвре. Ролана нельзя оставлять одного.

— Вы уезжаете сегодня?

— Мне дали адрес агентства на улице Прованс, которое организует поездки автостопом. Завтра в шесть тридцать меня подберут у Эйфелевой башни, я буду в форме, чтобы меня можно было узнать.

— Можно перевезти Ролана? — простонала мадам Порталье.

— Соланж, я займусь этим, — сказала ей подруга.

Было решено, что мадам Жюрио пойдет с Корбьером к нему домой на улицу Лорда Байрона и посидит с Роланом. Но сначала женщины вместе с солдатом сложили в чемодан чистые вещи и еду: молотый кофе, сахар, консервированный горошек. Они отправились пешком по бульвару Осман, Корбьер нес чемодан, а мадам Жюрио семенила рядом, стуча высокими каблучками. Она ему понравилась.

«Хорошо держится для буржуазки, — подумал Корбьер. — Несмотря на все неприятности, Порталье повезло, что у него будет такая сиделка».

На бульваре Сен-Мишель и прилегающих улицах солдаты из инженерных войск оттаскивали строительный мусор, мешавший движению. За ними шли другие бригады, которые снова мостили дорогу. Парижане фотографировали обгорелые остовы машин, позировали перед спиленными деревьями, прогуливались по кварталу, чтобы собственными глазами увидеть разгромленные улицы. В тех магазинах, где в ночь баррикад не успели опустить железные ставни, все разнесли вдребезги. Сейчас торговцы прибивали на место стекол фанерные листы. Повсюду толпились люди самых разных возрастов и мастей. На улицах, на заводах и фабриках, в лицеях — везде разгорались жаркие споры. У забастовщиков появилось время подумать. Они парализовали жизнь страны, большая часть экономики пребывала в вынужденном бездействии. Каждый вдруг задумался о своей роли во всем этом. Люди говорили друг с другом, как не говорили никогда раньше, прямо на улице, даже с незнакомыми. Еще месяц назад такого и предположить было нельзя. Булочники задумывались о хлебе, преподаватели — о программах, мясники — об антрекотах, медсестры — о больных, танцовщицы из Фоли-Бержер — о том, какую же мечту они предлагают своим зрителям, спортсмены — о том, не слишком ли агрессивно они ведут себя на соревнованиях. Вслед за студентами, металлургами, портовыми грузчиками и железнодорожниками множество взрослых людей захотело повзрослеть по-настоящему.

Напротив Сорбонны, у открытого главного входа, стояли жандармы. Оружие было у них на ремне, а не в руках, на голове — снова пилотки, а не каски. Студенты, которых они преследовали накануне, сегодня пытались убедить жандармов в правоте нового популярного лозунга: «Хватит действовать, давайте поговорим».

— Вас обманывают так же, как и нас.

— Мы обязаны подчиняться, — сказал жандарм

— Вы что, не можете протестовать!? Это же ваше право!

— Нас вызвали подавлять беспорядки…

— Или такая работа, или безработица? Так ведь?

— Конечно!

— Буржуазия посылает вас драться, а потом в прессе обвиняет во всем именно вас. Вы же сами это видите…

— Да уж, нам досталось от Помпиду!

— У вас же тоже есть профсоюзы!

Дискуссии продолжались и на площади перед университетом. Возле стенда с надписью «Демократическое женское движение» девушка обращалась к толпе зевак, стоя на ящике, как в лондонском Гайд-парке:

— Нам нужна единая мораль для девушек и юношей! Мы требуем равных шансов!

— Школы должны быть смешанными! — выкрикнул тощий молодой человек.

— Дело не только в этом, — возразила активистка. — Мы хотим равноправия во всех областях!

— Уже десять лет как моя мама имеет право работать без письменного разрешения отца, — сказала девушка в ситцевом платье.

— Этого недостаточно! Нас избивают так же, как и ребят, мы вместе с ними работаем в комитетах, тогда почему нас никогда не приглашают выступать от имени студентов? Ни на радио, ни на телевидение, ни в парламент, вообще никуда!

— Это точно. Сейчас именно мужчины ведут переговоры за спиной трудящихся, — сказала Теодора, — хозяева договариваются с парнями из Конфедерации и с парнями из правительства!

Тео не стала задерживаться возле феминистского стенда, она беспокоилась о пропавшем Порталье.

Наверняка его арестовали. Она оставила подруг спорить дальше и по лестнице Б поднялась на второй этаж. Родриго вместе с комиссией как раз составлял обращение к захватчикам Сорбонны.

— Ты вовремя, — сказал он Тео и показал черновик листовки.

Товарищи!