далеко к западу. Ветра нет, и звук идет вверх. Но я понимал, что могли стрелять и по вас, и даже хотел оставить пост и спуститься, но приказ не разрешает. И я остался, думая: «Вот и убили нашего мальчика- американца». Глупо, конечно, но мне тоже хотелось подстрелить кого-нибудь в отместку.

Никогда еще он не произносил такой долгой речи.

Прежде чем пойти назад, мы дождались темноты. Путь до сторожки показался очень длинным, и по дороге и весь тот вечер разговоры сводились к одному — выстрелу в лесу. Окончательного объяснения так и не нашлось, но, возможно, это все же был охотник, который даже если и заметил нас, не обратил на это особого внимания. Такая гипотеза была по крайней мере самой рациональной.

— Да, натерпелись вы, Ланг, — говорил Гронан, готовя ужин, — и сил потратили немало. Помнится, вы как-то раз тоже ходили вместо меня за дровами, так что теперь лежите, я все сделаю сам…

Позже, когда мы уже поели и последние красноватые отсветы пламени освещали темную хижину, я услышал голос Гронана, донесшийся с его койки:

— Почему вы так мчались наверх, Ланг?

— Не знаю, — ответил я.

— Только не обижайтесь, но, по-моему, это было не очень-то разумно.

— Конечно нет. Это была паника!

— Да, там внизу, в долине, человек может отвечать за себя и не терять голову, а здесь — навряд ли. Вот почему такого рода вещи никогда не должны случаться.

Последовала долгая пауза.

— Ладно, спокойной ночи, Ланг.

— Спокойной ночи, Гронан.

— Хорошо бы уснуть, но вот только удастся ли.

Но вскоре я услышал его обычное тяжелое дыхание.

Как в свое время Эккли ждал меня, так теперь и я не находил себе места: мои шесть дней истекли, и через несколько часов я уже буду ехать берегом озера к усадьбе. О, какое наслаждение будет снова окунуться в мир весенней зелени, вдохнуть запах земли, травы и озерной свежести, глядеть на новые, только что распустившиеся листья и посмотреть, насколько продвинулась работа над конюшней!

А горячая ванна, чистое белье и ленч за общим столом!

Сверху озеро казалось не больше пруда. Я почти различал рябь на его освободившейся ото льда поверхности. Может быть, Наттана захочет покататься со мной в лодке, а если лодки еще не готовы, то мы можем вместе привести их в порядок и покрасить…

Первой показалась курчавая голова Эккли, а за ней другая — черная как смоль, с ярко-белой чертой пробора. Появление Дона было неожиданным и не очень приятным. Оба несли тяжелые мешки. Дон подошел ко мне.

— Ланг, — сказал он, — вы не против задержаться?

Разумеется, ответ мог быть только один, но разочарование мое было велико.

— Какой-то умник попросил немцев удвоить патрули из-за королевы. Теперь и нам придется удвоить число дозорных, чтоб те, снизу, не прокрались поодиночке. Я их видел.

Мы непроизвольно взглянули в сторону хижины.

— Когда она должна проехать? — спросил я.

— Через пять-шесть дней. Сможете остаться дней на восемь? Тогда за нее не придется беспокоиться.

— Смогу — на сколько потребуется.

— Гронана сменим как обычно. Мне бы хотелось, чтобы подежурили именно вы с Эккли. Я тоже буду наведываться. Без меня главным будет Эккли, потом — вы.

Я был польщен отведенной мне ролью.

Дон оставался с нами всего несколько часов и отбыл — проверить посты в ущелье Лор, но, прежде чем уйти, он рассказал всем, что совершал разведку вблизи от Фисиджи, что горцы явно что-то замышляют и что он видел их отряд в снегах северо-западных отрогов Доринглорна. Я, впрочем, понял, насколько тревожны эти новости, только когда Эккли вечером упомянул, что никому и никогда раньше не приходилось видеть горцев в районе снегов.

Характер жизни на перевале, под началом Эккли и учитывая обстоятельства, изменился. Раньше мы чувствовали себя достаточно свободно, теперь — нет; опасность, о которой временами удавалось забывать, теперь постоянно была рядом; дозор уже не возвращался до темноты, дежуря круглые сутки в разные часы, поскольку близилось полнолуние, и, как правило, состоял не из одного человека, а из двух; заготовщики дров спускались в лес вместе с вооруженным вожатым, и Эккли прямо и довольно резко высказывал свое мнение, когда ему что-то не нравилось. Конечно, мы продолжали считаться добровольцами, но он ввел среди нас жесткую дисциплину. Никому не хотелось слышать упреки в небрежении, и все же никто не держал зла на Эккли: справедливость и очевидность его придирок делала их необидными.

Сначала, три дня, я менял Гронана, потом — Самера в дозоре и в дежурстве по хозяйству. Эккли проводил утра на посту, сопровождая сборщика хвороста, а однажды, когда с севера обрушилась сильная снежная буря, спустился, несмотря на опасность, в нижнюю сторожку за провизией. Он был активен и неутомим, сосредоточив все внимание на том, чем непосредственно занимался — а занятие его в конечном счете сводилось к непрестанному наблюдению за ущельем, — невозмутимый, что бы ни случилось, и, как всегда, неулыбчивый. Было понятно, почему Самер так невзлюбил его, но я не разделял неприязни Самера, хотя оставлял за собой право взбунтоваться, не нанося при этом ущерба общему делу. В армии рядовые часами напролет могли мечтать, как однажды скажут сержанту все, что о нем думают. Эккли отчасти вызывал подобные желания, и я хотел сказать ему, что он слишком всерьез отнесся к своим новым обязанностям, но слишком хорошо понимал, что в нынешней обстановке это единственный возможный выход. К тому же он вел себя достаточно умно, воспринимая всерьез не столько окружавшую нас опасность, сколько наши обязанности — ни на минуту не ослаблять бдительности и не забывать о главной цели.

Дни были тяжелые и тянулись долго. Часовые менялись в самое неожиданное время. Для других работы тоже прибавилось: в любой момент мог поступить приказ — срочно приготовить и отнести еду дозорным. По тропе от сторожки до наблюдательного пункта я мог бы теперь пройти с закрытыми глазами, она начинала уже сниться мне. Спать, впрочем, приходилось немного: в любую минуту тебя могли поднять, днем же нечего было и думать о том, чтобы хоть ненадолго присесть или подумать о чем-нибудь постороннем.

И все-таки дважды, когда наставал мой черед проверять сигнальные костры, я улучал минутку взглянуть вниз, на долину Доринга. Я видел дорогу, которую мы охраняли и которая, подобно огромному коридору, ведущему на запад, терялась в мощных отрогах Доринглорна. Мне казалось, что я вижу Дорну — маленькую, медленно приближающуюся фигурку, легкое живое присутствие в самой глубине разверстой передо мной бездны, хотя я помнил, что до ее появления оставалось еще несколько дней.

И даже когда долину целиком укрывала густая пелена тумана, разрывая которую вздымались к небу горные пики, видение едущей по дороге Дорны не оставляло меня.

Однако когда мне второй раз удалось незаметно выкроить минутку для себя — день стоял ясный, — я нашел взглядом маленький кружок озера и крошечные белые точки на его берегу — Верхнюю усадьбу Хисов. Наттана, наверное, работала в мастерской сидя за станком, но за последние дни ощущение времени у меня сместилось: происшедшее недавно перепуталось с тем, что было когда-то. Порою мне казалось, что я попал в ущелье Ваба прямо из дома, а Островитяния — всего лишь сон. Мысли туманились от напряжения и усталости.

Я поспешил прервать свое досужее занятие и не возвращаться к нему: мне вовсе не хотелось, чтобы Эккли, чьи появления всегда были неожиданны, застал меня глазеющим на долину и мечтающим о жившей там девушке.