Обрывки нашего короткого разговора то и дело звучали у меня в ушах всю ночь и на следующее утро. Ко мне могут обратиться, и я, хорошенько подумав, должен буду дать ответ, решив, достоин ли я предложения. Интересно, приходилось ли будущим авантюристам волноваться так, как волновался я? Страхи и сомнения легко могли отравить пьянящее удовольствие авантюры. Но одно то, что Дон считал меня человеком, с которым можно вместе пойти на риск, переполнило меня гордостью и — неослабевающим удивлением.
На завтрак снова была густая горячая похлебка, но на этот раз мы не спешили. Мне не терпелось уяснить смысл загадочных речей Дона, однако, надо признать, вызвать его на беседу было нелегко.
— Вчера вечером, — начал я, — вы сказали, что я могу получить от вас некое известие. Я не совсем понимаю, что именно подразумевалось, но у меня есть кое-какие догадки относительно «правого дела», которое вы имели в виду. Надеюсь, если понадоблюсь вам, вы действительно обратитесь ко мне.
Итак, я уже отчасти связал себя словом. Это было жутковато и волнующе.
— Обращусь, — отвечал Дон. — Только не слишком увлекайтесь догадками. В любом случае прежде, чем уедете от Хисов, загляните ко мне. Мой дом — ваш дом.
Я поклонился, решив впредь быть столь же сдержанным и немногословным.
Каким легкомыслием могло все это показаться! И вместе с тем — какие серьезные последствия могло иметь! Так или иначе, я скоро увижусь с Наттаной. Какое странное стечение обстоятельств!
Расстояние до леса внизу было больше, чем могло показаться, гора сужалась по мере спуска, но долина не становилась ближе. Тем не менее после долгих часов карабканья по крутым склонам, когда нередко приходилось прибегать к помощи веревки и ледоруба, мы наконец вышли к большому снежному полю. Здесь мы надели лыжи, и несколько минут стремительного, захватывающего дыхание полускольжения, полуполета — и вот оно уже позади, — белая кромка, пересекающая небосвод. Немного спустя мы оказались среди сосен, которые так хорошо прижились в долине Доринга. Крутой склон представлял некоторую опасность, но путь по нему был короче. Снег здесь лежал не такой глубокий, как по ту сторону хребта.
Выехав из леса к полудню, мы неожиданно оказались всего в ярдах ста от фермы Дона. Долина отсюда — рукой подать, а до Хисов оставалось не больше двух миль. И снова просторным коридором меж горных цепей лежала передо мной долина Доринга, у-образная при взгляде сверху.
Дальше Дону идти было незачем. Чем я мог отблагодарить его? Он посвятил мне целую неделю, и конечно, я был перед ним в долгу. Заплатить? Немыслимо. Нужных же слов признательности я не мог найти.
— Что ж, и для меня не вредно, — сказал Дон. — Проверил сторожки.
— Мы пользовались вашими дровами и вашими припасами.
— Зато я получше узнал Ланга.
Дон улыбнулся, и, глядя на его улыбку, я мигом перестал чувствовать себя должником.
Забросив за плечо суму и снегоступы, с лыжными палками под мышкой, я взял свои лыжи, прислоненные к стене дома. С трудом верилось, что я почти у цели и встреча с Наттаной произойдет буквально с минуты на минуту, но вид окружающего подавлял даже эту мысль. Файны далеко, я же словно отрезан от всей своей прошлой островитянской жизни, да и не только островитянской. Дон заразил меня жаждой приключений, Наттана была одним из них.
Через несколько секунд склон, на котором стоял дом Дона, остался позади; я скатился в долину. С каким облегчением, прислушиваясь к шороху своих лыж по снегу, бежал я вдоль ровно стелющейся дороги, окидывая взглядом на мили и мили раскинувшуюся к западу равнину. Славно было вновь спуститься на землю.
Верхняя усадьба, не видная от Дона из-за череды холмов, вдруг открылась передо мной не более чем в миле.
Подбежав к воротам, я быстро миновал их, не желая сбиваться с ритма. Я устал, клонило в сон, мечтал об отдыхе, потому что холодные ночи в сторожках не давали по-настоящему расслабиться, однако ноги мои двигались легко, и я мог бы пройти еще не одну милю.
На дороге показались следы лошадиных копыт. Я опять очутился в мире, где можно легко перемещаться с места на место, хотя к востоку за озером дорогу наверняка занесло снегом. Само озеро тоже представляло собой большое снежное поле, и, пожалуй, вряд ли подходило для катания на коньках.
Дорога спускалась к глубокому руслу Доринга. Река не замерзла, но валуны вдоль берегов были покрыты коркой льда. Берега блестели на солнце снежной белизной. На тонком слое снега, которым был устлан мост, отпечатались следы лыж и снегоступов.
Дальше дорога снова поднималась. Сворачивая влево, она вела на сотни миль вглубь долины к горам Хис, Мэнсон, Доринг и Марш. Это был запад, и я чувствовал себя почти дома.
Главная постройка усадьбы представляла собой низкое, вытянутое по фасаду двухэтажное здание. Оно одиноко стояло на обрывистом берегу озера, ничем не защищенное от ветра; поблизости не было ни деревца, если не считать нескольких высоких сосен, росших у дальнего крыла. Тесно сгрудившиеся конюшни, амбары и дома семьи Эккли прятались за рощицей вечнозеленых деревьев у одного из отрогов, круто подымавшихся вверх, к массиву Дорингклорн.
Вот и ворота. В остроконечной башенке я заметил окно, откуда Наттана, может быть, следила сейчас за мной. От ворот до дома протянулся гладкий участок почти нетронутого снега. Ступив на лыжню, я заскользил вперед.
Галопом подскакать к дверям дома, на ходу выкликая свое имя, было бы эффектно, но лошади у меня на сей раз не было, не было сил и кричать; сердце тяжело билось в груди. Сбросив лыжи на мощеном полу террасы, я постучал.
Дверь открыла Эттера, так похожая на сестру, но только подурневшую, что мне вдруг почудилось, будто передо мной — таинственно преобразившаяся Наттана.
— Ланг! — воскликнула она и, словно удивленная интонация могла сойти за нелюбезность, быстро добавила: — Мы вас как раз ждали.
Пристальный, чуть подозрительный, но вместе с тем приветливый взор был устремлен на меня. Я вспомнил, что, по словам Наттаны, она была одной из тех, кто разделял взгляды отца.
— Хотите сразу пройти в вашу комнату? — продолжала Эттера. — Я знаю — вам пришлось проделать нелегкий путь.
Узкая лестница вела из квадратной формы залы наверх и, упершись в площадку, разделялась на два коротких пролета: один вел налево, другой, огибая угол, направо. По нему-то мы и поднялись в комнату, тоже квадратную, на втором этаже. Она была невелика, дверь в противоположном конце стояла приоткрытой, и оттуда доносилось знакомое ритмичное постукивание ткацкого станка.
— Наттана, — громко произнесла Эттера, — Ланг приехал.
— Ах!.. Я мигом! — раздался, заглушая шум станка, такой знакомый звонкий, юный голос, в котором я уловил по меньшей мере радость сбывшегося ожидания.
Эттера открыла вторую, левую дверь, она вела в отведенную мне комнату.
— Прислуги в доме нет, — поясняла между тем Эттера, — так что все приходится делать, самим. В Нижней усадьбе удобств побольше.
— Меня это не пугает, и, пока я ваш гость, позвольте помогать вам, чем смогу.
— Разумеется, мы позволим, — она рассмеялась слегка язвительно. — Извините, комната небольшая, но она — единственная свободная в доме. Поскольку Наттана здесь, пришлось выделить ей одну для работы… Хотите помыться? Если да, то уж, пожалуйста, принесите горячей воды сами.
— Конечно, Эттера.
Места в комнате едва хватало для кровати, платяного шкафа, стола с выдвижным ящиком, умывальника с медными умывальными принадлежностями и кресла. Сдвинув хотя бы что-то одно, вы лишали себя доступа к остальному. Но из единственного, выходившего на северо-запад окна открывался широкий вид: на западе, в тридцати милях, вздымалась снежная вершина Брондера; на севере, в обрамлении темной хвои крон, вплотную к крутым заснеженным отрогам, на расстоянии примерно сотни ярдов виднелись
