знаю об этом, мой прелестнейший из цветов. Но этот мальчик – упрямец, и он потомок того семейства, в котором время от времени его родичи, пользуясь своим преимуществом над теми из нас, кто отваживался отправиться на охоту в их края, убивали наших несчастных собратьев. И такое случалось неоднократно.

– Изумительно! – вскричал я, восторгаясь. – Какая доблесть, какое диво, какой великолепный подарок вы преподнесли мне!

Властитель был удивлен и оскорблен этим возгласом.

Но Урсула поспешила выйти вперед, отчего ее многочисленные юбки из темного бархата взметнулись вверх, и склонилась над полированным столом, чтобы быть поближе к нему. Мне видны были лишь ее волосы – длинные толстые косы, украшенные искусно вплетенными красными бархатными лентами, – и ее руки, отличавшиеся превосходными пропорциями, столь узкие в кисти и в то же время столь округлые, что приводили меня в невольный восторг.

– В голубятню, пожалуйста, мой Властитель, – умоляла она, – и позволь мне провести с ним по крайней мере несколько ночей, пока я сердцем не примирюсь с таким решением. Позволь ему провести с нами Полнощную мессу, и пусть он восхитится службой.

На это предложение ответа у меня не нашлось. Я только запомнил ее слова.

Внезапно по одну сторону от меня появились двое мужчин, все из той же группы, – чисто выбритые, в придворных костюмах. Они, видимо, должны были помочь Годрику препроводить меня куда положено.

Прежде чем я осознал, что со мной приключится дальше, на глазах у меня оказалась мягкая повязка из ткани. Я превратился в незрячего.

– Нет, я хочу видеть! – закричал я.

– В таком случае – в голубятню, согласен, – послышался спокойный голос Властителя, и я почувствовал, что меня выводят из зала, да так быстро, словно ноги людей, сопровождавших меня, вообще не касались пола.

Снова зазвучала музыка, в жутком, тревожном ритме, но меня уже милостиво избавляли от нее. Когда они проносили меня по лестнице, я слышал лишь голос Урсулы. То и дело мои ноги сильно бились о ступени, а пальцы тех, кто меня держал, без особого умысла, по чистой небрежности причиняли мне боль.

– Успокойся, Витторио, прошу тебя, не сопротивляйся, прояви свою доблесть в спокойствии.

– Но зачем, любовь моя? – спросил я. – Отчего я вызываю такую боль в твоем сердце? Можешь поцеловать меня, не впиваясь своим ядовитым языком?

– Да, да и еще раз да, – нашептывала она мне в ухо.

Меня тащили по какому-то длинному переходу. Я слышал громкие голоса, обычные житейские разговоры сливались с внешними звуками и с совершенно другой музыкой.

– Что это? Куда мы идем? – спрашивал я.

Позади нас хлопнула дверь, и тут же с глаз моих сорвали повязку.

– Это и есть голубятня, Витторио, – сказала она, прижимая свою руку к моей и пытаясь шептать мне в ухо. – Здесь содержатся жертвы, пока в них есть нужда.

Мы стояли на верхней площадке каменной лестницы. Она винтом спускалась в огромный внутренний двор, в котором кипела столь напряженная и столь разнообразная деятельность, что я не смог сразу разобраться, что именно там происходит.

Я понял только, что все мы находимся внутри стен замка и на большой высоте. А сам двор окружен со всех четырех сторон беломраморными стенами с узкими двойными стрельчатыми окнами во французском стиле. А небесный свет над нами трепетал от мерцания множества пылающих факелов на крышах и контрфорсах крепости.

Все это для меня не имело ни малейшего значения, ясно было лишь то, что побег отсюда невозможен, ибо ближайшие окна находились слишком высоко, а мрамор на стенах – абсолютно гладкий, а значит, нечего и думать взобраться по ним наверх.

Множество крошечных балконов тоже располагались слишком высоко. Я видел на этих балконах бледных демонов, одетых во все красное, взирающих на меня сверху вниз как на некую забаву. Несколько просторных крытых галерей также были переполнены ленивыми, злорадствовавшими, безжалостными зеваками.

«Будьте вы все прокляты!» – подумал я.

Что по-настоящему ошеломило и заворожило меня, так это великое беспорядочное скопление человеческих существ и жилищ в этом громадном дворе.

Здесь было еще более ослепительное освещение, чем там, где я только что выслушал приговор суда, если можно назвать так выпавшее на мою долю испытание. Моим глазам предстал прямоугольный двор, обсаженный по периметру несколькими десятками оливковых, апельсиновых и лимонных деревьев и другими цветущими растениями, ветви которых были сплошь унизаны разнообразными светильниками. То был маленький изолированный мирок существ, производивших впечатление не то пьяных, не то умалишенных. Их тела, иногда полуголые, иногда полностью одетые, а иногда даже богато разряженные, мельтешили, толкались или, распростертые, лежали в самых неожиданных местах. Все они были неряшливы, растрепаны и, как мне показалось, напрочь утратили чувство собственного достоинства.

Я увидел жалкие лачуги, похожие на старинные крестьянские избы, крытые соломой, нищенские деревянные закутки, маленькие скопления каменных жилищ и зарешеченные садики, а вокруг – бесчисленное множество обходных тропинок.

Здесь был запутанный лабиринт одичавших садов, освещенных безжалостно ярким светом в ночной тьме.

Густо разросшиеся фруктовые деревья внезапно уступали место травянистым полянам, где люди словно зачарованные смотрели на звезды и спали с открытыми глазами.

Мириады цветущих лиан покрывали хлипкие загородки, сооруженные, казалось, лишь с целью создания жалкого подобия уединенности, и повсюду я видел громадные клетки с жирными птицами – да, именно с птицами – и кипящие на кострах громадные котлы, из которых поднимался аромат какого-то варева, щедро сдобренного специями.

Котлы! Да, котлы, до краев наполненные бульоном.

Я заметил четверых демонов, бродивших вокруг, а быть может, их было еще и больше – сухощавых и обесцвеченных, подобно их господам, также одетых во все красное, только на них одежда выглядела бесформенной, если не просто тряпьем – крестьянскими обносками.

Двое из них присматривали за котлом с кипящим бульоном, или супом, или тем, что еще там варилось, третий орудовал большой старой метлой, а четвертый носил на бедре крошечного хнычущего человеческого ребенка, голова которого беспомощно болталась на тонкой шейке.

Впечатление было еще более фантастическим и тревожным, чем от того ужасающего Двора внизу, с его высокомерными, похожими на мертвецов придворными – пародиями на настоящих аристократов.

– Здесь что-то разъедает глаза, – пожаловался я, – наверное, дым, поднимающийся от котлов.

То был едкий, непривычный запах – смесь различных ароматов. Я мог различить несколько великолепных вкусовых приправ, запахи говядины и баранины, но наличествовали здесь и другие, более экзотические приправы, смешивавшиеся с остальными.

Повсюду я замечал странные человеческие существа все в том же состоянии безнадежного оцепенения. Дети, старухи, явные калеки, никогда не появлявшиеся на виду в том нижнем городе, горбатые и прочие уроды с искривленными позвоночниками, так и не достигшие нормального роста взрослого человека, а рядом с ними – неуклюжие великаны, бородатые и смуглые, мои сверстники и люди значительно старше – все они суетливо крутились или лежали как в обмороке, безумные, глазевшие на нас, часто моргая, словно в ослеплении, и замиравшие на месте, как будто наше присутствие могло означать для них нечто такое, чего они никак не могли взять в толк.

Голова моя кружилась от слабости, и Урсула поддерживала меня под руку. Как только эти странные густые испарения касались моих ноздрей, я чувствовал поистине волчий голод. Такой острый, какого никогда прежде не испытывал. Нет, это была скорее страстная жажда, неутолимое желание испить этого супа, будто на свете не существовало никакой иной пищи, кроме жидкой.

Внезапно два изможденных, замкнутых, молчаливых человека, неотступно сопровождавшие нас все это время, – это они, завязав мне глаза, притащили меня сюда – отвернулись и стали удаляться от нас, стуча каблуками по каменной мостовой.