«Не пугай меня больше», – сказал я.

«Я не хочу тебя пугать, – произнес все тот же голос. – Но ты должен понять, что они хотят тебя изменить. Они хотят сделать так, чтобы ты больше не мог ни видеть, ни слышать меня».

«Это сделать невозможно, – прошептал я. – Ступай же. Я должен побыть один. Тебе разве не хочется иногда побыть одному?»

Без ответа.

«Куда ты уходишь, когда не со мной?» – поинтересовался я.

Без ответа.

«Скажи, куда ты уходишь? Быть может, ты остаешься рядом со мной, невидимый, продолжая наблюдать и слушать?»

Без ответа.

Я почувствовал, что он исчез. В комнате вдруг стало холоднее. Я услышал посторонние звуки: зашелестели бумажные салфетки в коробке, заскрипела кровать, тихо стукнули жалюзи на окнах, потом все смолкло.

Я перекрестился. Что мне теперь делать? Где найти того, кто во всем разберется? Черт возьми, мне нужен был кто-то, кто посоветовал бы, как поступить.

Я прошел в ванную и смыл с ног липкую сперму. Потом вымыл руки. Вернулся в палату и вынул из тумбочки четки. Это были гранатовые четки, доставшиеся мне на первом причастии. Подарок Линелль. Я начал молиться.

Но мысль о незнакомце не давала мне возможности сосредоточиться на молитве. Что, если он вернулся в Блэквуд-Мэнор? Что он станет делать, если разрушить Хижину Отшельника? Я представил его, вспомнив взгляд бешеных темных глаз. Как он разъярился, когда крутился волчком, увиливая от летевших в него осколков.

А если бы я заснул, мне приснилась бы Ревекка.

На консилиум к психиатрам Гоблин явился вовремя. Он снова превратился в моего преданного двойника, и его лицо больше не выражало презрение и скуку. Когда он обнял меня, я увидел, что он боится предстоящей встречи.

Когда мы вошли в зал – Гоблин, я и тетушка Куин – я спросил сам себя: а что будет, если довериться этим людям? Что будет, если я обращусь к ним за помощью? Помогут ли они мне, но не каким-то состряпанным психиатрическим диагнозом, а активным действием против Ревекки и Гоблина, против паники, пригнавшей меня в Хижину Отшельника? Станут ли эти врачи моими сообщниками в борьбе с незнакомцем, вторгшимся на мою территорию?

Внезапная идея предать Гоблина, порожденная новым страхом, заставила меня устыдиться. Но он об этом не догадывался: несмотря на все свои успехи, он пока не умел читать мои мысли.

Я спокойно попросил поставить рядом со мной еще один стул – для Гоблина – и, положив руку ему на колено, почувствовал, что он расслабился. Повернув к нему голову, я увидел, что он холодно рассматривает собравшихся врачей. Тогда я им сообщил, что Гоблин сидит слева от меня и, хотя они его не видят, он видит их и слышит все.

Что касается состава врачей, я вскоре удостоверился, что ни от одного из них не приходится ждать чего-то выдающегося. Вся процедура свелась по большей части к обыденному разговору, продолжавшемуся полчаса.

Двое врачей были совсем молодые равнодушные люди стерильного вида – практиканты, как я решил. Единственная женщина в консилиуме производила впечатление неуверенной особы, чересчур активно старающейся всем понравиться, а председателем был огромный здоровяк, который сам, по-видимому, страдал от депрессии.

В состав консилиума вошел и Уинн Мэйфейр. Он молча, с достоинством смотрел на меня, и его лицо казалось мне гораздо интереснее всех прочих.

Я сухо и кратко рассказал всю свою историю. Ничего не скрывал – умолчал лишь об интимных подробностях наших с Гоблином эротических отношений, завязавшихся совсем недавно. О его героизме я сказал многое, но о нашей плотской связи – ничего. Когда я описывал свою любовную связь с Ревеккой, похороны ее останков, приезд экспертов из медицинской лаборатории Мэйфейровского центра, посетивших, как и представители ФБР, Хижину Отшельника, врачи дружно посмотрели на тетушку Куин, и та охотно все подтвердила.

«Вы сознаете, – заговорил здоровяк-председатель, – что в ванной, где на вас якобы напали, не было обнаружено вообще никаких отпечатков пальцев. Ни на стенах, ни на осколках стекла, пригодных для экспертизы?»

Я этого не знал и почувствовал горькое разочарование оттого, что узнаю новость при таких обстоятельствах.

«Незнакомец ни до чего не дотрагивался, кроме меня, – спокойно ответил я, но мое лицо горело от усилия сдержаться. – Стекло было разбито вдребезги».

«Вам также известно, – продолжал председатель консилиума, – что ваша экономка Рамона, равно как и охранники, дежурившие в то время в поместье, не видели чужака».

Мне снова стало больно, оттого что тетушка Куин не рассказала об этом раньше, но я подавил гнев и просто пожал плечами.

«Доктор Уинн Мэйфейр может подтвердить, что не я сам себе нанес свои раны».

Мы зашли в тупик.

Затем врачи начали задавать те же обычные вопросы, которые задавали психиатры много лет назад, когда я был ребенком. К ним прибавились несколько новых: «Не слышу ли я голоса?», «Не указывает ли мне Гоблин, как поступать?», «Не темнеет ли у меня иногда в глазах?», «Знаю ли я собственный IQ?», «Есть ли у меня желание поступить в колледж?» Я давал простые ответы. Мне хотелось поскорее покончить со всем этим.

Наконец Уинн Мэйфейр поинтересовался у меня очень тихим и уважительным голосом, не может ли он и остальные врачи сделать что-то для меня. Не хочу ли я теперь задать вопросы тем, кто только что опрашивал меня.

Я совершенно опешил. Никак не ожидал услышать нечто столь разумное и дружественное. Здравый смысл советовал мне промолчать и обдумать предложение, но я не послушал его и поспешил ответить:

«Нет. Думаю, вся эта процедура уже достаточно затянулась. Полагаю, вы теперь посовещаетесь и сообщите мне диагноз?»

«Мы так и сделаем, если хотите, – ответил доктор Уинн. – И благодарны вам за то, что вы пришли».

«Вы говорите так, словно я образец какого-то редкого вида, – вспылил я, не обращая внимания на то, что тетушка Куин тихо охнула. – Для чего меня сюда привели – ради вас или ради меня самого?»

Мой резкий тон никак не подействовал на доктора Уинна – он остался по-прежнему невозмутим.

«Наша больница – одновременно и учебный центр, Квинн, – ответил он. – Здесь все взаимосвязано. Что касается вашего диагноза, то для нас совершенно очевидно, что вы не страдаете маниакальной депрессией, что вы не шизофреник и не психопат. А именно такие больные доставляют здоровым людям беспокойство».

Он поднялся из-за стола, что послужило сигналом остальным врачам, и на этот раз пожал мне руку и поблагодарил за терпение.

Оба стерильных молодых человека тут же исчезли, с ними ушла и женщина, огромный унылый председатель этой команды пожелал мне удачи, а тетушка Куин ликующе заявила, что теперь мы можем подняться на крышу, в ресторан «Гранд-Люминьер», и отлично поужинать.

Гоблин по-прежнему не отходил от меня ни на шаг, и, когда мы все вместе поднимались на лифте, я чувствовал, как он меня крепко обнимает правой рукой.

Я раздумывал, как мне теперь заявить о правах мистера Нэша Пенфилда. Времени на деликатность не оставалось.

Ресторан оказался на удивление чудесным. Все дифирамбы тетушки Куин не отражали в полной мере его великолепия. Мы возвышались над всем городом, что само по себе было здорово, огромные окна с арочными сводами открывали во все стороны вид на огни Нового Орлеана. Вдоль одной стены