Но затем случилось неизбежное.

Мне тогда было лет девять. Гоблин, взяв мою левую руку, начал выводить более сложные фразы, совершенно мне тогда недоступные. В кухне, где я теперь сидел за большим белым столом вместе со взрослыми, Гоблин нацарапал карандашом на бумаге что-то вроде: «Мы с Квинном хотим покататься на грузовике Папашки. Нам хотелось бы снова попасть на петушиные бои. Нам нравится смотреть на петухов, как они дерутся. Мы хотим делать ставки».

Все это видели Маленькая Ида и Жасмин, но обе промолчали. Милочка лишь покачала головой, а Папашка не проронил ни слова. Потом, однако, он пошел на хитрость.

«Вот что, Квинн, – сказал он, – ты говоришь, это написал Гоблин, но я вижу только, как движется твоя левая рука. Чтобы окончательно все выяснить, скопируй для нас эти слова. Попроси у Гоблина позволения переписать их. Я хочу посмотреть, насколько твой почерк отличается от того, как пишет он».

Разумеется, я долго провозился, копируя слова, тщательно выводя каждое слово печатными буквами, ровными и аккуратными, как учила меня Маленькая Ида. Папашка, глядя на это, отпрянул в удивлении.

Тогда Гоблин вновь схватил мою левую руку и, управляя ею, вывел своими характерными паучьими каракулями: «Не бойтесь меня. Я люблю Квинна».

Все происходящее заставило меня воспрянуть духом, и, помнится, я заявил присутствующим, что Гоблин – лучший из моих учителей. Но в отличие от меня взрослые почему-то совсем не испытывали восторга. И тогда Гоблин вновь очень крепко вцепился в мою руку и, чуть не сломав карандаш, нацарапал: «Вы в меня не верите. Квинн верит».

Мне казалось, что все чрезвычайно просто: Гоблин отдельное от меня, самостоятельное существо, и всем следует об этом знать. Однако никто из взрослых не был готов признать правду вслух.

Тем не менее в ближайшие выходные мы с Папашкой отправились на петушиные бои, и, когда мы проезжали по Руби-Ривер-Сити, Папашка поинтересовался, с нами ли Гоблин. Я ответил, что да, Гоблин притулился рядышком, невидимый, бережет силы, чтобы потанцевать в проходе во время боев, что Папашка может не беспокоиться: Гоблин едет с нами.

Когда мы добрались до места, Папашка спросил: «А теперь что он делает?»

Я ответил, что Гоблин вот он, «разноцветный», имея в виду, что приятель стал для меня видимым и бегает рядом по арене, пока я собираю выигранные Папашкой ставки. Разумеется, нам приходилось не только собирать, но и понемногу отдавать денежки, когда Папашка проигрывал.

Если ты никогда не бывал на петушиных боях, позволь мне вкратце объяснить, что там происходит. В деревне строят дом, устанавливают в нем кондиционер и в неотделанном вестибюле оборудуют буфетную стойку, где продают гамбургеры, хот-доги и содовую. Из вестибюля попадаешь на круглую арену. Против той двери, через которую входят зрители, располагается другая – из нее выносят петухов. В центре арены на земляном полу стоит просторная круглая клетка, полностью, до самого потолка затянутая сеткой, – там птицы и дерутся.

На арену выходят двое со своими петухами, запускают их в клетку, и петухи, поддаваясь природному инстинкту, сразу начинают драться. Как только один из них одерживает верх, противников сразу выносят на задний двор, где они продолжают сражение до смертельного конца. Хозяева петухов делают все, чтобы помочь своим питомцам. Если надо, они готовы взять их на руки и высосать кровь прямо из клюва, чтобы дать бойцам второе дыхание, а иногда, кажется, даже дуют им под хвост.

Папашка никогда не выходил на задний двор. Там было грязно и пыльно, вот почему зрители на петушиных боях, даже самые хорошо одетые, имели неопрятный вид. Папашке просто нравилось наблюдать за первой частью боя, в помещении, и он часто вставал, выкрикивая свои ставки, а я бегал по арене с деньгами, как уже описывал. Петушиные бои посещают и женщины, и дети. Многие ребятишки собирают и разносят денежные ставки. Но эта часть американской жизни, весьма возможно, уже отходит в прошлое.

Мне нравилось там бывать, и Гоблину тоже. Петухи в длинном цветном оперении казались нам великолепными, а когда птицы подпрыгивали, вызывая на бой противника, то поднимались в воздух на три фута и даже выше, потом падали вниз и вновь взмывали в воздух. Зрелище – глаз не отвести.

Папашка знал там всех. Как я уже говорил, он был настоящим деревенским жителем. Только теперь, рассказывая семейную историю, я понимаю, что он намеренно связал судьбу с сельским обществом.

А выбор у него был.

Томас Блэквуд получил диплом юриста в университете Лойолы в Новом Орлеане – там же, где и его отец, Гравье. Он мог бы стать совершенно другим человеком. Он предпочел стать тем, кем стал.

Он выращивал бойцовых петухов еще до моего рождения, и благодаря его рассказам я досконально знал все особенности этого дела. Например, что два года птиц кормят отборным зерном, чтобы у них отросли длинные перья, – и все ради пяти минут славы на арене. Что касается домашнего птицеводства, Папашке категорически не нравились современные методы. Он говорил, что выращенная птица зачастую не знает, что такое свежий воздух или трава. Зато у бойцового петуха настоящая жизнь.

Таков был Папашка. Он мог вернуться домой после петушиных боев, принять душ, надеть черный костюм и пойти проверять, как накрыт к обеду стол, правильно ли расставлен фарфор, и если видел, что серебряные приборы разложены неровно, немедленно призывал Маленькую Иду или Лолли. В своем грузовичке он слушал пленки с записями игры на губной гармошке, а в гостиные приглашал классические квартеты и трио.

Он словно находился между двух разных миров и подарил мне и тот и другой. А вот почему он возненавидел Пэтси, которая полностью приняла его выбор, я до сих пор не понимаю. Хотя... Быть может, первопричиной конфликта послужил тот факт, что моя мамаша залетела в шестнадцать и отказалась назвать имя отца ребенка – если, конечно, она сама его знала.

Давай теперь переместимся в десятый год моей жизни, когда появилась лучшая из всех домашних учителей, несравненная, прелестная женщина по имени Линелль Спрингер, которая изумительно играла на рояле, говорила на нескольких иностранных языках и до такой степени «обожала» Гоблина, что часто разговаривала с ним напрямую, минуя меня. Так что я иногда даже ревновал.

Разумеется, я понимал, что это игра, но Гоблин-то об этом не догадывался, а поэтому резвился и откалывал коленца для Линелль, о чем я тут же шепотом ей рассказывал. Все, чему учила меня Линелль, я передавал Гоблину – во всяком случае, пытался. А он так полюбил эту учительницу, что каждый вечер, стоило ей только появиться в доме, принимался высоко подпрыгивать от радости.

Линелль была высокой и стройной, с полной грудью, тонкой талией и длинными кудрявыми каштановыми волосами, небрежно заколотыми сзади. Она пользовалась духами «Шалимар» и носила «романтические», как сама их называла, платья: с завышенной талией и свободными юбками, напоминавшие наряды времен короля Артура. А еще она обожала небесно-голубой цвет. Ее привело в восторг, что Вирджиния Ли, позируя для портрета, висевшего в столовой, выбрала великолепное платье небесно-голубого цвета.

Линелль ходила на высоченных каблуках, которые тетушка Куин непременно одобрила бы от всего сердца.

Блэквуд-Мэнор очаровал учительницу. Она кружила в вальсе в просторных залах, с горячим интересом исследовала каждую комнату, а сталкиваясь иногда с постояльцами, проявляла по отношению к ним любезность и обходительность.

С первых же дней она объявила, что я обладаю «редким интеллектом». Я раскрыл ей объятия – как ты сам убедился, объятиям и поцелуям отводится в моем мире весьма много места, – и Линелль, ни секунды не колеблясь, в них упала.

Эта женщина буквально меня околдовала. Я боялся потерять ее, в то время как всех остальных учителей выставил из дома намеренно. Линелль полностью изменила, перевернула мой мир.

Она тараторила очень быстро, и Папашка с Милочкой втихаря ворчали, что никак не могут ее понять. А еще я помню, как они возмущались, что тетушка Куин назначила Линелль в три раза большее жалованье, чем когда-то другим учителям, – и все оттого, что познакомилась с ней в английском замке.

Ну и что? Линелль была уникальна. Линелль использовала таланты Гоблина, уговорив его учить меня новым словам и адресуя свои длинные прелестные речи скороговоркой нам обоим – двум ее «эльфам».

То, что у Линелль было шестеро малолетних детей, что когда-то раньше она работала учительницей французского, а потом вернулась в колледж, чтобы получить еще и начальную медицинскую подготовку, что она была своего рода научным гением и одновременно концертирующей пианисткой, казалось Папашке и