после вторника что может наступить, кроме среды?
– Нечто подобное ты говорил мне когда-то – замечаю я, пытаясь вывести его из мира абстракций.
– Тогда это была всего лишь гипотеза. Теперь я проверил ее на практике. Интересное, браток, самому приходится искать. Но чтобы найти его, первым делом надо выбраться из скорлупы…
– Чтобы забиться в другую.
– Это уж от тебя самого зависит.
– А от тебя? Что ты нашел в твоей пучине?
– Помилуй, браток, речь не обо мне, а вообще о людях. Меня ты сбрось со счетов, я – частный случай, магнитная аномалия. Мне везде хорошо.
– Да, ты просто цветешь.
– Я всегда цвету. Только плод не завязываю. Да и стоит ли, если я не знаю наверняка, плод получится или опухоль.
– А ты попробуй. Сам же говоришь – надо искать.
– Я и ищу, но мое время, видно, пока не пришло. Если удастся мне ухватить эту идею… А в общем, я себя нормально чувствую.
– Хоть бы рецепт дал.
– Да что в нем проку? Важен принцип, вот и бери его, а рецепт ни к чему. До того как пойти в многотиражку, я жил в горах, был сторожем при турбазе. А где буду завтра, трудно сказать. Перемена всегда обновляет, но я могу и без нее обойтись. Внешний фактор. Манящий горизонт. А за горизонтом – тайна. Черная дыра. Я вбираю в себя мысли, стаями летающие в пространстве, и возвращаю их небытию. Только, может, они и отстаиваются где-то в моем сознании, дожидаясь урочного часа, когда родится идея, которая станет несущим стержнем мощной конструкции…
Я слушаю Петко и прихожу к выводу, что рецепт, если взять в скобки его чудную теорию, сводится к способности моего друга довольствоваться ничем. Когда довольствуешься ничем или почти ничем, тебе не грозит разочарование. Счастье бедняков – философия стоицизма, чуть приправленная личностью самого Петко.
Пока доехали до Софии, он наговорил целую кучу всякой всячины (под ровное, монотонное звучание его голоса старики крепко уснули у окна за столиком). Целую кучу небылиц и ничего конкретного – таков он всегда. Важны, говорит, общие законы, а частности не в счет.
Мы прибываем на вокзал в сумерки, когда перроны уже ярко освещены люминесиентом. Это вдруг воскрешает в моей памяти ночную картинку, видение какой-то пограничной станции, – но лишь на миг.
– Может, выпьем по одной? – спрашиваю я, не сомневаясь, что ответ будет положительный.
– Нет, браток, не то настроение. А главное – поздно. Надо сегодня вечером закончить одну работу, а завтра возвращаться назад. Не только столичная пресса выходит регулярно.
Он небрежно поднимает руку на прощанье и идет к выходу, будто мы непременно должны расстаться уже здесь, на перроне.
– Может, хотя бы адрес запишешь? – кричу я ему вслед.
– Не стоит, я загляну к тебе в редакцию… если понадобится.
И растворяется в толпе.
Чудной человек.
Дома меня ждут большие перемены.
Власть Темного царства свергнута. Свет одержал победу над тьмою. Как видно, Лиза только и ждала, чтобы я исчез из дому, хотя бы на день, и осуществила давно задуманную операцию. Правда, не все она успела до моего приезда, но непоправимое налицо.
Дай женщине волю – она все перевернет по-своему.
Лиза тут не одна, с нею Илиев. Она взобралась на лестницу, стирает пыль с высоких панелей, а он держит лестницу. Ситуация – ну точно как на старинной открытке: девица рвет яблоки, а парень стоит внизу и заглядывает ей под юбку. Может быть, Илиев и не заглядывает Лизе под юбку, но все-таки мизансцена довольно глупая.
В дополнение ко всему оба умирают со смеху, потому что Лиза, оказывается, забыла взять пасту, которой натирают деревянные панели. Чтобы сходить за пастой, инженеру надо оставить лестницу, но, если он это сделает, Лиза непременно грохнется – словом, все ужасно весело.
В конце концов они решают, что Лизе придется спуститься вниз, и только тогда она замечает меня.
– Ой, как вы не вовремя! – говорит она, все еще смеясь. Это звучит двусмысленно, и Лиза спешит поправиться: – Нам совсем немного осталось, чтобы все тут закончить.
Улыбка ее гаснет. А я и не подозревал, что улыбка делает ее лицо таким красивым, таким светлым. У нее белые ровные зубы, а губы, оказывается, полные, а цвет губ, оказывается, алый.
– Вы думали управиться вдвоем? – добродушно спрашиваю я.
– Хотели вам сюрприз сделать, – признается Лиза.
– Вам это удалось. Перемены в самом деле потрясающие.
Может, и не потрясающие, но все же перемены. Вечно темная гостиная освещена большой лампой, спускающейся с потолка, и четырьмя настенными. В их свете неожиданно заблестели стены, облицованные хорошо сохранившимися дубовыми панелями, – и это, безусловно, благодаря стараниям Лизы, хорошенько их начистившей. Паркет тоже надраен – в воздухе еще держится острый запах мастики. Кожаные громоздкие кресла и еще более громоздкий диван тоже, вероятно, чем-то промыты, и хотя они старые-
