последнее унижение постучаться к Миланову, вернее, на предпоследнее, потому что последнее – это когда перед носом дверь захлопнется. И тут гляжу – идет Надя, с которой мы вместе торговали пластинками. Приехала откуда-то. Я упросила ее пустить меня к ним на кухню переночевать и опять-таки с оговоркой – только на одну ночь, и для меня это была просто судьба, потому что, лежа у них на кухне и разглядывая какую-то старую газету, я вдруг увидела имя отца. Да, это и впрямь судьба, сказала я себе, надо было дойти до точки, чтобы явился наконец выход, надо было оказаться без единого близкого человека, чтобы найти родного отца. – Вероятно, закончив свою биографию, она заключает: – Такие-то дела…

Рассеянно глядя перед собой, она теребит свою цепочку, словно пересчитывая в ней колечки. Мне кажется, ее дешевые украшения служат ей главным образом для этого – когда она задумывается, ее руки самц находят себе работу. То она играет цепочкой, то машинально поглаживает браслет, то разглядывает монетку на своем перстне – так, будто впервые ее обнаружила.

– Да, вам действительно не слишком везло в жизни, – признаю я.

– Да я не жалуюсь, – отвечает она с каким-то смирением.

– А говорят, терпенье и труд… Труд, труд и еще раз труд – вот чем отмечено ваше житье. И никаких романов, если не считать Миланова и того подонка, которому вы спутали все карты.

– Вы любовными историями интересуетесь? – Она смотрит на меня, чуть усмехаясь.

– Не только. Просто я даю вам понять, почему я не люблю выслушивать автобиографии. Полуправда никогда не сойдет за правду.

– Я все это говорю…

– Оставьте! – прерываю я ее. – Не обязаны вы говорить мне что бы то ни было. И поверьте, у меня нет ни малейшего желания лезть к вам в душу.

– Охотно верю, – кивает она. – Пока я тут исповедовалась, вы просто умирали со скуки. И все же слушали. Вы хорошо воспитаны, Тони.

– Только цену мне не набивайте. Включить телевизор? – спрашиваю я, чтобы переменить тему.

– Я, наверное, пойду спать. Похоже, эти детишки малость меня расстроили.

На другой день Лиза кажется мне более молчаливой чем обычно. Ничего удивительного, ведь накануне вечером она досыта наговорилась. А вернувшись с работы, я ее не нахожу – чрезвычайное происшествие, потому что в это время она обычно всегда дома.

Спускаюсь вниз, чтобы принести из шкафчика что-нибудь на ужин, а когда пересекаю Темное царство, неожиданно слышу смех в комнате Илиева. Громкий женский смех, однако я не стал бы утверждать, что именно Лиза там хохочет, поскольку в моем присутствии она ни разу громко не смеялась. Отнеся наверх остаток воскресного обеда, я включаю телевизор, чтобы можно было насладиться котлетами и международным обозрением.

– Извините, ради бога, оставила вас одного, – слышится позади меня голос Лизы. – Илиев тут пригласил меня на чашку чая. Неудобно ведь, выхлебав чай, тут же бежать.

– Вы так оправдываетесь, будто провинились, – отвечаю я. – Ведь договорились: вы не должны чувствовать себя так, будто у меня служите.

– Почему служите? Разве вам неприятно, что о вас хоть немного заботятся?

– Кому это неприятно? Значит, Илиев решил побаловать вас чаем?

– Почему же, и коньяк был. И печенье…

Видимо, первые светские успехи в этом доме ее окрыляют.

– Он вам рассказал про неврорецепторы?

– Говорите по-болгарски, чтобы вас можно было понять.

– Значит, не рассказывал.

– Тогда вы расскажите, – предлагает она, усаживаясь по другую сторону столика.

– Не могу, это патент. Именно по его теории человеческие чувства – нечто вроде болезней и от них, так же как и от болезней, можно лечиться таблетками.

– Нет уж, таких глупостей он мне не говорил.

– Еще успеет.

– Вы включили телевизор? – удивляется она.

– Вместо торшера.

–. Я так и подумала. Ведь столько времени вы его не включали. А знаете, мне как раз сегодня пришла в голову одна мысль.

– У меня был друг, которому в течение дня приходили в голову тысячи мыслей, но это не делало его богаче.

– Что это за мебель, сваленная вон там, в конце коридора?

– Старая рухлядь.

– Эти кресла – когда они стояли в гостиной, в них люди отдыхали, и стол там есть, целый гарнитур…

– Пришедший в полную негодность.

– Вовсе нет. Надо только каждую вещь почистить и малость починить. Если все это спустить вниз, да прибавить телевизор, да ввернуть в люстру две-три лампочки, вы представляете, что будет?

– Темному царству придет конец, – киваю я скорбно.