умер через сутки в больнице. Посмертно его наградят орденом Красного Знамени. Что касается Ильина, то его объявят сумасшедшим и поместят в психбольницу, где он и проведет более 20 лет.
Это покушение было прямым следствием брежневской политики консервации, которая вызывала ропот недовольства в тех слоях общества, которые напрямую касались большой политики (армия была в их числе). Не случайно, что и следующий бунт против Брежнева тоже произойдет в этой же среде — только на этот раз не в сухопутных войсках, а на флоте. Впрочем, речь об этом еще пойдет впереди, а пока вернемся к событиям начала 69-го.
Всю первую половину февраля Высоцкий разрывался между Москвой и Одессой, успевая и в театре сыграть, и в кино отсняться. Так, 3 февраля он играл в «Павших и живых» и «Добром человеке из Сезана», после чего два дня снимался в Одессе. 6 февраля вновь вышел на сцену «Таганки» в тех же двух спектаклях. После чего почти на неделю укатил на съемки. Вот как вспоминает о тех днях Г. Юнгвальд-Хилькевич:
«Все артисты — и великие и не великие — жили в гостинице „Аркадия“. В то время Высоцкий был в самой крутой опале у властей. Когда я начал снимать, секретарь местного обкома издал распоряжение „не пускать в Одессу Высоцкого“. Правдами и неправдами Высоцкого поселили в „Аркадии“. Я сильно тогда намучился с этими делами.
Внизу располагался ресторан. Как-то одновременно приехали Рада и Коля Волшаниновы — цыгане, исполняющие в фильме романсы, Высоцкий, Копелян, Переверзев, Брондуков, Лина Пырьева. Вся эта компания спустилась в ресторан. Меня там уже хорошо знали, я пользовался «пьяным» кредитом. Мне давали пить столько, сколько хочу. А потом, когда я наконец получал деньги, то отдавал долги. Мне верили…
В разгар застолья Володя взял гитару и вышел на сцену. И пошло: «Охота на волков», «Протопи ты мне баньку по-белому». Люди снаружи, услышав его голос, как завороженные мчались к «Аркадии». Привалило столько народу, что выдавили витринное стекло ресторана. Но администрация слова не сказала. Народ тут же собрал деньги и отдал директору ресторана. Все было сделано тихо и без участия милиции.
Вся улица была полностью запружена. Останавливались с двух сторон трамваи, люди выскакивали и бежали к ресторану послушать. Песня через микрофон разносилась по улице. Через разбитое окно.
Потом стали петь Волшаниновы, потом опять Высоцкий. Люди орали и бесновались, хлопали, плакали. Каждый, кто там был, запомнил это на всю жизнь…»
17 февраля Высоцкий уже в Москве и играет Хлопушу в «Пугачеве». 20- го надевает на себя френч Керенского в «Десяти днях, которые потрясли мир». После чего вновь срывается в «пике». На этот раз со своим закадычным другом Игорем Кохановским. Причем жили они в те дни у Лионеллы Пырьевой. Вот как сама актриса вспоминает об этом:
«Наступил день, когда я уезжала в Ленинград на премьеру в Доме кино фильма „Братья Карамазовы“. В квартире моей я оставила Володю Высоцкого и Игоря Кохановского, не боясь никаких нежелательных последствий, а даже радуясь тому, что в квартире кто-то поживет в мое отсутствие. Когда я вернулась — очень скоро! — в Москву, я не поняла, в чей же дом я попала, — такой вид имело мое жилище. Володя отчаянно извинялся, показывал стихи, которые мне посвятил, пока я была в краткой отлучке, но я молчала и только руками отмахивалась. Потом он ушел, и я принялась за уборку. Выбросила массу бутылок из-под шампанского, кучи окурков, подмела пол, помыла пепельницы. Увидела и стихи, посвященные мне и лежащие возле телефона. Но я так была на Володю сердита, что изорвала листок в мелкие клочья…
Пока я была в Ленинграде, Володя не только «забавлялся» шампанским. И не только писал стихи. Счета, которые я вынуждена была оплатить за его телефонные разговоры с Парижем, достигли сотни рублей. Сейчас это смотрится небольшой суммой, но в те времена это было очень существенно, можно было купить, например, две пары лучших импортных туфель…»
В те дни, устав от художеств Высоцкого, родные решили вновь уложить его в больницу. Причем поступили хитро: сказали, что повезут его к друзьям, а привезли к людям в белых халатах. Высоцкий тогда очень сильно обиделся на своих родственников. Хотя их чувства вполне можно понять.
Врач Е. Садовникова, вспоминая те дни, рассказывает: «Мы познакомились с Володей в 1969 году при довольно грустных обстоятельствах. Я заведовала отделением в Институте скорой помощи им. Склифосовского и по своему профилю консультировала всех, кто попадал в реанимацию. Володя находился в очень тяжелом состоянии: у него был тромбоз мелких вен предплечий, шалило сердце. Он то приходил в себя, то сознание его вновь сужалось. Ему нельзя было двигаться, резко подниматься, а он нервничал, торопился поскорее выписаться из больницы.
В то время мне был знаком только его голос — я услышала, как он поет, в 1966 году и была потрясена. Фотографий его тогда еще не было, и я, конечно, не знала, кто этот пациент, к которому меня подвели. По профессиональной привычке спросила, знают ли родные, что он здесь.
— Мама знает… — услышала я в ответ.
— А жена?
— Жена в Париже.
Я не поняла и решила, что это опять галлюцинации. Но тут меня буквально оттащил кто-то из сотрудников:
— Это же Владимир Высоцкий!
И тогда у меня в голове мгновенно пронеслось все, что я раньше мельком слышала: Высоцкий, Марина Влади, даже песня какая-то есть.
Володя не сразу принял меня, был сдержан, холоден, удивлялся моему участию. Спрашивал у мамы: что это за дама, которая ежедневно приходит его смотреть?
Нина Максимовна, мать Володи, попросила меня поговорить с Мариной Влади. Я прекрасно помнила ее по «Колдунье» и была поражена, что такая знаменитая красивая актриса и обаятельная женщина выбрала Высоцкого. Для меня это явилось своего рода знамением.
Она позвонила из Парижа рано утром, и я услышала чудесный мелодичный голос, великолепную русскую речь, а в голосе — страдание, боль, любовь, тревогу:
— Елена Давыдовна, если нужно что-то из лекарств, я немедленно вышлю, а если Вы считаете необходимым, я тут же вылетаю. Как Володя себя чувствует?…».
Тем временем съемочную группу фильма «Опасные гастроли» вот уже несколько дней лихорадит — работа грозит остановиться. А поводом к этому стало возмущенное письмо, которое 19 февраля пришло на имя министра кинематографии СССР Алексея Романова. Под письмом стояла подпись студента Одесского политехнического института Т. Донцова, в котором он выражал коллективное возмущение (якобы от лица всех студентов института) в связи со съемками фильма «Опасные гастроли». В послании сообщалось следующее:
«Как Вы могли разрешить снимать такую белиберду (Донцов читал в журнале сценарий фильма. —
Нам обидно и за зрителей, которых авторы считают дураками, и за государственные деньги — наверное, большие, которые тратятся на этот фильм «супербоевик». Лучше бы построили на них студенческое общежитие или жилой дом.
Мы слыхали, что фильм «Интервенция», снимавшийся «Ленфильмом» у нас в «Одессе», не получился. Но ведь у него была хорошая основа — известный роман хорошего писателя. Что же может получится из этой халтуры? Ее не спасут ни цветная пленка, ни участие Высоцкого…»
По тем временам на каждое такое письмо следовало отреагировать. И реакция последовала: в Одессу пришла директива из Госкино с предупрежением о скорой проверке. Группа стала готовиться к самому худшему. Как вдруг в ситуацию вмешались непредвиденные обстоятельства. На студии решили проверить подлинность авторства злополучного письма. И что же выяснилось? Оказалось, что в Одесском политехническом институте учились два студента по фамилии Донцов, но ни один из них к письму на имя министра отношения не имел. И Госкино умыло руки.
20 февраля Высоцкий был у Любимова и сообщил ему, что полностью здоров и готов работать. Но шеф посоветовал ему сначала закрыть больничный и ждать вызова в театр.
