репетицию — увидел этих людей, их сидело там человек десять: „Ну здравствуйте вам!“ — поклонился, как говорится, в пояс!..»

А вот как вспоминает о своем житье-бытье у Дыховичного Марина Влади:

«У этой молодой пары великолепная, огромная квартира в центре, и они отдают нам целую комнату с ванной и всеми удобствами. Мы кладем наш матрац прямо на пол, потому что они тоже только что переехали и в квартире почти нет мебели… Мы наслаждаемся беспечной жизнью в течение нескольких недель, потому что, конечно же, строительные работы в нашем с тобой доме не двигаются. Зато у наших приятелей через короткое время все готово. Современная мебель привезена специально из Финляндии, расстелены великолепные ковры — свадебный подарок отца невесты, расставлены редкие книги — подарок семьи мужа. Если бы не купола старой церкви, которые видны из окна, можно было бы подумать, что мы где-нибудь на Западе…»

В среду, 28 мая, в Театре на Таганке состоялась первая репетиция «Вишневого сада» с участием Высоцкого. На нее актер пришел без своей знаменитой бороды, которая произвела такой фурор два дня назад практически на всех таганковцев. Однако единственным человеком, кому растительность на лице артиста категорически не понравилась, был Анатолий Эфрос. Он и посоветовал Высоцкому бороду сбрить.

Вообще об этой постановке стоит рассказать более подробно, поскольку для «Таганки» это был необычный спектакль: он звучал явным диссонансом на этом политизированном «пиратском судне». А начать надо с той ситуации, которая сложилась в среде ведущих советских театральных режиссеров той поры. Вот как ее описывает уже известный нам театровед А. Смелянский:

«Каждый вел свою игру и имел свою маску. Олег Ефремов (МХАТ) играл в „социально близкого“. Анатолий Эфрос (Театр на Малой Бронной) занял позицию „чистого художника“, к шалостям которого относились так, как секретарь райкома должен был относиться к причудам Моцарта. Георгий Товстоногов (БДТ) выстроил свою дальнобойную стратегию компромиссов, которые позволяли быть на плаву ему и его театру. Юрий Любимов („Таганка“) занял особую вакансию — дерзкого художника, почти хулигана, который разрешает себе немыслимые вещи, потому как имеет в запасе какие-то „тайные козыри“. Расчет был опасный, но верный: в условиях всеобщего бараньего послушания вызывающе вести себя мог только человек, за которым кто-то стоял…»

Тайные козыри у Любимова и в самом деле были, и он, как ловкий фокусник, каждый раз вынимал их из рукава, вводя в восторг не только актеров своего театра, но и всю либеральную интеллигенцию. А козыри эти заключались в том, что к середине 70-х Любимов окончательно утвердился в роли знаковой фигуры в стане либералов-западников — эдакий Александр Твардовский, но из театральных кругов. Причем Любимову удалось намного превзойти покойного поэта, который хоть и имел точно такие же крестьянские корни, как и он, однако в силу своей глубинной русскости был слишком принципиален и не гибок в общении с властью (в таких случаях говорят, «не обладал гибким хребтом»), плюс имел склонность к извечной российской болезни — тяге к зеленому змию. Во многом именно поэтому западники отдали его на заклание в 70-м. Любимов являл собой несколько иной тип. Он был умен, хитер, и у него была поразительно развита интуиция (как говорят, «умел держать нос по ветру»). К тому же он был женат на актрисе Людмиле Целиковской, которая была «мозгом» его театра. Все перечисленное и позволило Любимову выделиться на фоне остальных либералов.

Брежнев, похоже, тоже уважал Любимова, но не за его театральный талант (ни одного спектакля «Таганки» генсек не видел по принципиальным соображениям), а за то, что его фигура ценилась на Западе. В той игре, которую кремлевскому руководству приходилось вести с еврокоммунистами, Любимов мог пригодиться.

Помощник Гришина Юрий Изюмов позднее будет вспоминать, что Любимов часто звонил его шефу на работу и просил помочь в разных начинаниях. При этом неизменно повторял: «Вы должны мне помогать хотя бы как единственному русскому режиссеру».

Позднее в народе будет ходить версия, что в Любимове, помимо русских и цыганских кровей, текла еще и еврейская, что в итоге позволит ему принять подданство Израиля. Но вот ведь что интересно: считая себя «единственным русским режиссером», Любимов был оппозиционно настроен по отношению к советской власти в сто крат сильнее, чем любой другой сторонник его взглядов. Взять того же Анатолия Эфроса. Он тоже считался оппозиционером, но его оппозиция была иной: он считался социальным режиссером, которому была чужда политика. Поэтому с Любимовым у него были странные отношения: внешне вроде бы вполне интеллигентные, а на самом деле — натянутые. Творчески Эфрос и Любимов пересекались не часто.

В 1974 году, когда Эфрос снимал на ТВ спектакль «Всего несколько слов в честь господина де Мольера», он пригласил на роль Мольера именно Любимова (видимо, чтобы придать спектаклю большую остроту: ведь за Любимовым к тому времени уже прочно закрепилась слава непримиримого оппозиционера). В свою очередь ответный жест сделал и Любимов: в следующем году пригласил Эфроса поставить на сцене «Таганки» спектакль. Вот как об этом вспоминает сам Ю. Любимов:

«Я просил Эфроса поставить „Утиную охоту“ А. Вампилова, которую мне не разрешали, а ему разрешили (наверное, потому что Любимов поставил бы эту пьесу как трагедию человека в нездоровом, советском, обществе, а Эфрос — как трагедию человека без привязки к какому-то конкретному обществу, поскольку лишние люди есть везде — Ф. Р.). Я хотел, чтобы публика узнала замечательного человека, погибшего, — Вампилова, который принес эту пьесу в театр, подарил мне экземпляр с надписью (стоит отметить, что эту пьесу Вампилов одновременно принес в несколько столичных театров, а не только в «Таганку». — Ф. Р.). Но мне не разрешали (О. Ефремову разрешат в 1977 году, а также Виталию Мельникову в том же году на телевидении. — Ф. Р.). Толя решил почему-то твердо ставить «Вишневый сад». Потом, когда я хотел попробовать еще раз сдать «Живого» и попросил его: «Толя, освободи мне сцену на три дня», этим театром все же руководил я, он не сдерживался. Устроил мне баталию шумную: «Ты со своим каким-то „Живым“, а я репетирую ЧЕХОВА». — «Но ты же знаешь историю этого многострадального спектакля и автора знаешь, как его без конца третировали и унижали. Как ты можешь так говорить?» Тут и наступила трещина в наших отношениях…»

Эфрос выбрал чеховский «Вишневый сад», что было своеобразным вызовом труппе «Таганки»: ведь до этого она к русской классике не обращалась, а к пьесам А. Чехова и подавно, поскольку Любимов их не любил. В итоге именно этот спектакль станет поводом к окончательному размежеванию между Любимовым и Эфросом: первый уличит второго чуть ли не в умышленном подтачивании основ его театра, в попытке увести его от насущной политики.

И вновь вернемся к хронике событий 75-го.

В первые дни июня Высоцкий едет в Новогорск, где тогда находилась сборная СССР по футболу, проходившая подготовку перед товарищеским матчем со сборной Италии. Вот как об этом вспоминает Олег Блохин:

«Высоцкий приехал к нам выступать и, как он сам говорил, „познакомиться с теми, кто навел шороху в Европе“ (дело в том, что советская сборная тогда почти целиком состояла из игроков киевского „Динамо“, которое минувшей весной выиграло Кубок кубков. — Ф. Р.). Часа на четыре он заставил нас забыть обо всем на свете, полностью владел нами, пел, лишь изредка беря паузу, чтобы отдышаться. Он не веселил нас и не забавлял, что иногда делают приезжающие к спортсменам артисты. Мы жили каждым его словом, переживали вместе с ним, негодовали, смеялись и грустили…»

Кстати, ту игру с итальянцами наши выиграли со счетом 1:0. Не будет преувеличиением сказать, что определенную лепту в эту победу внес и Владимир Высоцкий.

Тем временем в Театре на Таганке практически каждый день идут репетиции «Вишневого сада». Высоцкий работает исступленно, с большим азартом. Несмотря на то что он вошел в спектакль позже других коллег, он быстро наверстывает упущенное: мгновенно учит текст и на лету схватывает мизансцену. 6 июня, после репетиции, он вместе с партнерами по спектаклю Аллой Демидовой (она играет Раневскую) и Иваном Дыховичным (Петя Трофимов) едет на квартиру последнего. Там они сытно обедают, после чего Высоцкий подвозит Демидову до дома на собственной иномарке.