кухня была наиболее изолированным уголком квартиры.

…Мы сидели за накрытым столом: Давид у левой по отношению ко мне стены, Володя у правой. Давид был в роли молчальника, Володя — конферансье. Но конферансье невеселого. Он думал о Марине, тосковал по ней. Отчетливо помню его слова: «Я очень перед Мариной виноват — я изменил ей, она узнала и уехала во Францию. Сейчас она у сестры под Парижем… Хочу, чтобы у вас было не так. Я приехал, чтобы вас помирить». На последнее предложение мы ответили стоическим молчанием…»

Тут я позволю себе на время прервать рассказ хозяйки дома и обращусь к свидетельству другого очевидца — Давида Карапетяна. Согласно его словам стоического молчания как раз и не было. А было вот что:

«Тер-Акопян не оценила уникальности момента и тоном комсомольской активистки принялась нудно перечислять список собственных добродетелей в противовес моим врожденным порокам. Ничего нового я для себя не услышал…

Но Высоцкий воспринял эту словесную атаку как личное оскорбление и отреагировал молниеносно:

— Что ты несешь? Перестань выебываться!

Шокированная моралистка так смешалась, что, заметив это, Володя смилостивился:

— Это такой морской термин.

Бедной Алле было невдомек, что для Высоцкого дружба — святая святых, что друг для него, будь он хоть тысячекратно неправ, — всегда прав. Неудивительно, что в заскорузлые обывательские мозги эта «абсурдная» аксиома никак не вмещалась…»

И вновь — воспоминания А. Тер-Акопян: «Вдруг Володя совершает нечто детское и святотатственное одновременно: он снимает с себя огромный — для креста нательного — золотой крест и вешает мне на шею со словами: „Это подарок Марины“. Я, конечно, тут же перевешиваю крест на грудь его законного владельца. Володя уже пьян.

Ему становится плохо. Мы с Давидом не без труда отводим его в гостиную, пытаемся уложить на диван, он падает, крушит стулья, что-то разбивается. Володя очень бледен, в уголке его губ закипает пена… Это что — эпилепсия? Он не произносит ни слова. Я интуитивно поступаю правильно: вливаю ему в рот корвалол, потом мацони, крепкий чай, минеральную воду… Чувствую, что следует влить в него как можно больше полезной жидкости, дабы нейтрализовать алкогольный яд. Сражаемся с болезнью Володи до рассвета, и Володя воскресает: говорит, мыслит, даже ходит. Восстал, как птица феникс из пепла! Но у меня защемило сердце: он недолговечен…

На рассвете гости уходят в отцовский дом Давида — это в трех минутах ходьбы от моего дома.

Между тем город уже знал, что приехал Высоцкий. Телефонные звонки без конца пронзали нашу квартиру, друзья умоляли устроить встречу с любимым бардом. Созвонилась с Давидом. И Володя согласился встретиться с моими друзьями. Собрались мы у Эдика Барсегяна, физика, велосипедиста-профессионала, великого почитателя Есенина.

В большой квартире Барсегянов набралось много народу: физики, художники, поэты. И во время застолья, и после оного Высоцкий много и замечательно пел. Казалось, картина, связанная с ним в моей гостиной, мне просто приснилась: он был здоров и добродушен. Песню «Охота на волков» предварил словами: «Охоту на волков» я посвящаю Алле Тер-Акопян». Ну, разумеется, мне он посвящал не песню, а исполнение этой песни, но я была рада, благодарна Володе и одновременно смущена. Не концертное, а домашнее выступление вроде бы позволяло Володе пощадить себя, не надрываться — голосом, душой. Но Высоцкий не умел не надрываться, вся его жизнь — надрыв, приведший очень скоро к отрыву от грешного земного бытия. Артист пел так, как пел бы на большой сцене. Однако… все это происходило, так сказать, в первом акте. Во втором акте уже не шло речи ни о вдохновении, ни о мужестве. По всей видимости, Володя страдал еще и язвой желудка — у него начался приступ. Да какой! Он прямо-таки взвывал от боли. Мне даже казалось, что тут не обходится без артистической гиперболы, наигрыша. Но к чему это? Неужели интонации неколебимой стойкости существуют только для подходящих по тематике песен?

И тут взрывается Давид и обвиняет хозяев в том, что они напоили Высоцкого. Ой, как это было несправедливо! Добрые хорошие люди удивились: за что? Никто никого не поил! Все было более чем демократично. Да и, насколько мне помнится, Володя на сей раз пил совсем немного… Последние картины этого вечера из моей памяти выпали напрочь…»

Между тем после концерта Высоцкого в клубе КГБ, на самый верх — в ЦК КП Армении — была отправлена депеша, в которой указывалось, что Высоцкий поет антисоветские песни, да еще пьет водку прямо на сцене. После этого родственникам Давида Карапетяна настоятельно порекомендовали отправить гостей первым же самолетом обратно в Москву. И те попытались это сделать. Но в Давиде взыграло самолюбие: дескать, никто не имеет никакого права заставлять его и Высоцкого уезжать из Еревана. Мол, сколько хотим, столько и будем здесь находиться. В результате они прожили в Ереване еще несколько дней, навещая все новые и новые дома. Например, в один из таких дней они побывали в гостях у того самого тренера «Арарата» Александра Пономарева, с которым познакомились в самолете. Там Высоцкий начал свой домашний концерт словами: «Посвящаю эту песню кумиру моей юности Александру Пономареву». (Пономарев в 1941–1950 годах играл в столичном «Торпедо», был капитаном команды.)

Однако то, что не смогли сделать «верха», доделала водка. Высоцкий все чаще и чаще бывал не в форме, что для Еревана было событием экстраординарным (это была единственная в СССР республика, где не было вытрезвителей!). Однажды Высоцкого так развезло в такси, что водитель потребовал немедленно вывести его из машины. И только когда Карапетян уточнил, кем является этот пассажир, таксист смилостивился и довез пассажиров до нужного дома. Но обстановка накалялась все сильнее и воленс- неволенс столичным гостям пришлось закругляться со своим визитом. Видимо, из-за этой спешки (а также перебора с алкоголем) Высоцкий так и не смог осуществить свою мечту — креститься в одном из местных храмов. Впрочем, эта история с крещением ни разу не упоминается в мемуарах самого Д. Карапетяна и впервые ее озвучила (уже в наши дни) бывшая жена Высоцкого Л. Абрамова. Что касается мнения его последней супруги — Марины Влади, то она высказалась по этому поводу в своих мемуарах весьма однозначно:

«Как только попадается первый монастырь, ты неловко пытаешься перекреститься. В третьем монастыре, уже после четвертой бутылки коньяка, Давид с трудом удерживается от хохота: ты стоишь на коленях, в глазах — слезы, ты громко объясняешься с высокими ликами святых, изображенных на стенах. Накаленный до предела величественными пейзажами, красотой архитектуры и огромным количеством выпитого вина, ты на четвереньках вползаешь в церковь. Ты издаешь непонятные звуки, бьешься головой о каменные плиты пола. Спьяну ты ударился в религию. Потом вдруг, устав от такого количества разных переживаний, ты засыпаешь как убитый, распластавшись на полу.

Это единственный раз на моей памяти, когда твое критическое отношение к театральности православной церкви тебе изменяет. Позже, рассказывая мне эту историю, ты заключаешь:

— Заставь дурака богу молиться — он и лоб расшибет…»

Между тем улетали друзья тоже не без приключений. Когда они приехали в аэропорт, оказалось, что билетов на ближайший рейс уже нет. Тогда Высоцкий отправился прямиком к командиру экипажа и попросил захватить их в Москву. Но пилот оказался не большим почитателем его творчества и в этой просьбе отказал, мотивируя это тем, что самолет перегружен. По счастью, другой член экипажа оказался фанатом Высоцкого и стал чуть ли не с пеной у рта доказывать командиру, что тот глубоко неправ. «Да это же Высоцкий! Понимаете — Вы-соц-кий!» — возмущался второй пилот, размахивая руками. В итоге он так допек командира, что тот сдался: мол, черт с ними, пусть садятся!

Отметим, что это было первое и единственное концертное турне Высоцкого (пусть и незапланированное) по Армении: больше он туда с этой целью никогда не приедет. Почему? Видимо, армянским властям хватит и одного раза, чтобы понять — с Высоцким лучше не связываться.