— Главная. Но для нас она как отрезанная. Чем мы можем помочь?

Если б знать, кто окажется на корабле его противником. Все это очень и очень смахивает на ловкую, хитрую ловушку.

Ван угрюмо смотрел на темное море.

— Надо решать, что делать. Мы тоже без транспорта. Надо быстрее добираться до Кейптауна. Самолет. Вертолет. На лайнере есть площадка для вертолета?

— Есть. Но корабль уже на таком расстоянии, что вертолет не долетит. Нам лучше продвигаться к северу до первого порта. Там что-нибудь найдем. Отсюда же следует быстрее исчезать. Полиция, политическая полиция, сыщики, карабинеры все на ногах.

Ван молча кивнул, посмотрел куда-то в далекое бездонное небо. — Иного пути у нас нет.

Штат Дэлавэр.

Старинный замок с высокими сводами, острыми башенками. Серый гранит. Полутемный парадный холл.

Реже попадает в поле нашего общественного зрения седовласый господин с неторопливыми манерами высших аристократических кругов: лордов, имеющих не только имя, но власть: финансовую, политическую.

Право первого голоса на страницах популярнейших газет и журналов.

Правда голос их там проходит через вторые, третьи руки, но ни в коей мере не меняет своей интонации, требовательности. «Клуб-40». Сей спокойный господин, который уже неоднократно на страницах нашей неспокойной книги принимал мистера Маккинроя, — Первый Координатор Почтенного клуба. Ему под сто. Глаза выдают вековую усталость жизнью.

Но его ранг требует деятельности. И сейчас, он в который раз слушает сэра Маккинроя, который приходится ему внучатым племянником по материнской линии.

Внутренне он и хотел бы сесть с родственником у камина, по простому выпить пару бокалов сока, выслушать без предубеждения занятные истории о монахах. Но главенствующий этикет требовал сохранения всех субординации их надправительственного клуба. И он сидел с ровной осанкой в древнем кресле, на котором в свое время гордо восседали его предки. Слушал сэра Маккинроя. А сэр Маккинрой также гордо восседал на противоположной стороне длинного церемониального стола, старательно выкладывал:

— …Мне думается, что при всей монашести Руса, при всем его духовном тяготении и уважении к отцам, он все более становится инородным телом в их анклаве. Сказывается и скрытое предубеждение родственных монастырей. Рус среди молодых монахов Тибета становится живой легендой наравне с Большим Чемпионом. А это, вы знаете, на старческие умы соседей-удар по традиционному авторитету. В сумме около семи лет вне стен монастыря, вне пределов Поднебесной. Он уже не так мыслит, не так делает. Хотят этого опекуны или нет, они вне границ влияния на него. Время берет свое. И первый камень, пусть маленький, с песчинку, первые сомнения в верности однообразия бытия вложил в него его родной дядя в Южной Корее. Все последующие годы волею судьбы и странствующего рока отделяли его от монастыря не только физически, но, можно сейчас смело утверждать, и духовно. Уровень его мышления, пространственность, широта восприятия стали более мирскими, чем схимническими.

Координатор почти незаметно кивнул подбородком, показывая, что он согласен с доводами племянника и хочет вставить свое слово.

— Друг мой, а на чем основаны именно эти ваши утверждения?

Маккинрой также поклонился, и, не меняя тона высказывания, продолжил.

— Основаны на том, что, уже второй раз попадая в поле зрения и преследования противников, Рус не сближается с группой поддержки из монастыря, в которой находится и его ближайший по духу и по поведению, монастырский брат Большой Чемпион Ван. У них почти одинаковые линии жизни, которыми снабдила их судьба. В Китае это два самых больших странственника, и симпатии, уважение их друг к другу невозможно определить словом. И на закате своих лет, Ван никогда не отрекется от Руса, который в принципе продлил и наполнил существенной гаммой бытия бурную опасную жизнь Чемпиона. Рука лорда снова остановила выразительную речь эксперта.

— Никак не ожидал я, что вы так глубоко и проникновенно сможете анализировать существование далеких от нас людей, в общем-то ничем особенным не выделяющихся из строя общей массы живущих, старающихся жить тихо и неприметно для человеческого общества. Кто, когда вообще слыхал о монахах Китая? Только их внутренние летописи, да еще враги.

Меня это убеждает, сэр Маккинрой, что со временем вы сможете положительно присутствовать на заседаниях нашего клуба и координационного комитета. Чутье моих лет подсказывает, что в немалой степени вам будет способствовать этот неизвестный юноша: без рода, без племени, без родины.

— Я очень благодарен вам, милорд, но я так далеко еще не заглядываю.

— Трудно заглядывать вперед, будучи молодым. Но это я так, к слову. В жизни все быть может: и быть того не может, чего не может быть. Уровень вашей логики должен обеспечить вам авторитет. Меня это положительно успокаивает. В нашем полезном клубе с годами теряется жизнеутверждаемость логической мысли. У нас много ястребов, но мало серьезных непредубежденных аналитиков. Они настойчиво полемизируют критериями войны. У нас мало голубей. Они слабы в доказательстве, в отстаивании миролюбивых основ. Все так ужасно боятся коммунистов, что кроме вооружения, подготовки к войне ничем их увлечь нельзя. Один только Никсон сейчас противится общему давлению военных. Мы ему разрешили в прошлом году съездить в Москву, прозондировать почву насчет мирных соглашений и взгляда лидеров коммунистов на глобальные проблемы Земли. Его доклад дает оптимизм в том, что не все так страшно и обреченно, как пишут наши аналитические газеты. Но больно сознавать, что наши старческие головы в комитете помешались на грядущей войне и спешно к ней готовятся. Семьдесят третий год двадцатого столетия от Рождества Христова, седьмое тысячелетие цивилизации от сотворения мира:-что-то пора основательно переосмысливать и изменять. Не то новый виток очередной цивилизации начнется с того же, что и десять тысяч лет назад. Военная наука подходит к тому порогу, когда кроме разумного мира, ничем иным мыслить нельзя. Все прочее преступно по своей сути.

Когда горит лес, все дружно бегут из него. Куда нам бежать? Как вы думаете, сэр Маккинрой, с чего можно начинать говорить с нашими ястребами, отстаивая принципы мирного сосуществования всех наций на земле.

Первый раз Первый Координатор при Маккинрое заговорил откровением мысли. Полковник понял, что его далекий дядя видит в нем фигуру, способную отстаивать его помыслы. И даже, если сейчас он не сможет дать приемлемый ответ, милорд не станет его за это укорять или поторапливать. Но сам Маккинрой уже имел на это счет свои рассуждения, с которыми еще ни с кем не делился.

— Я полагаю, сэр, — вдумчиво начал он, — начинать надо с того, что СССР не так силен, как доносят наши агенты. В газетах пора давать иную характеристику. И, наверное, правильнее было бы начинать экономическое наступление на Советы. Это в отдаленной перспективе. А в ближайшей, и это мое окрепшее мнение, начинать надо и немедленно, с окончания войны во Вьетнаме. Разговоры о мире можно начинать только с окончания всех войн. Я был несколько раз во Вьетнаме на месте боевых действий, сильно ощущал это непреходящее чувство неправедности того, что мы там делаем.

Стыд, никчемность самого дела. 'Находиться там, имея совесть и возможность влиять, очень трудно. Америка потеряет себя и не сможет остаться авторитетным государством, если будет с обреченностью армейского капрала маршировать по вьетнамским джунглям и болотам, требовать соблюдения условий мирного сосуществования от других. Мы становимся столь одиозными, столь нарицательно отрицательными, что наше глухое упорство восстановит против нас даже союзников и будет на руку коммунистам. Эта война не дала нам ни одного плюса. Только кровавые минусы: политические, экономические, моральные. Народ ропщет, деградирует, уходит в себя, раскалывается на два больших противостоящих лагеря. Кто и под какими идеями их потом объединит? Это все может обернуться большой трагедией для нации. Если Америка