«Я слушал внимательно, — пишет Микоян, — удивленный таким поворотом дела и спросил: “А как Маленков?” Хрущев ответил, что Маленков на его стороне. Я с трудом ему поверил, — продолжает Анастас Иванович, — Маленков — игрушка в руках Берии, фактическая власть не у Маленкова, а у Берии, то как же Хрущев его переагитировал?»

Микоян согласился с освобождением Берии с поста руководителя госбезопасности, из заместителей главы правительства и поинтересовался: «Что вы хотите с ним делать дальше?» — «Назначим его министром нефтяной промышленности», — ответил Хрущев.

«Я одобрил это предложение, — продолжает развивать свою версию разговора Микоян, правда, добавил, в нефти он мало понимает, но организатор, как показала война и послевоенный период, хороший. В коллективном руководстве он сможет быть полезным. Что касается перевода Берии в нефтяную промышленность, то, скорее всего, Хрущев сказал мне это нарочно», — предполагает Анастас Иванович.

И правильно предполагает. Слова Микояна о полезности Берии в будущем коллективном руководстве отца просто перепугали. Но дело сделано, оставалось дожидаться начала заседания Президиума ЦК.

По приезде в Кремль Микоян один зашел к себе в кабинет, отец занервничал: а что если Микоян сейчас снимет трубку и позвонит Берии? Не позвонил.

Я не стану пересказывать, как арестовывали Берию, так же, как не пересказывал все перипетии разговоров отца с членами Президиума ЦК при подготовке акции. Я там не присутствовал, а о тех драматических днях и часах написано все, что возможно, как участниками событий, так и теми, кого там и близко не было. Мне добавить нечего. Наиболее достоверным я считаю рассказ отца, он повторял его многократно и единообразно, и, что особенно ценно, по горячим следам, когда все еще было свежо в памяти. Остальные свидетели и несвидетели описывали происходившее спустя почти полвека. За десятилетия в памяти многое искажается и одновременно подстраивается под современное, «правильное» толкование прошлого.

Скажу только, что все произошло на удивление спокойно и буднично. Никто за Берию не вступился. Его отвезли сначала в Московскую гарнизонную гауптвахту, а оттуда — в штабной бункер Москаленко, где соорудили нечто вроде временной тюрьмы. Москвичи среагировали на еще не объявленный официально арест Берии своеобразно, решили, что грядет грабительский обмен денег, как в 1947 году, десять к одному или того похуже. Началась паника.

«Ни к одной сберкассе нет доступа, — записал в дневнике писатель Корней Чуковский. — Хотел получить пенсию, не смог, на телеграфе в очереди к сберкассе пять тысяч человек. Закупают всё — ковры, хомуты, горшки. Исчезло серебро. В магазине роялей возмущаются: “Что за черт, не дают в одни руки три концертных рояля”. В метро и трамваях придерживают сдачу. Столица охвачена безумием, как перед концом света».

28 июня министр финансов Зверев в «Правде» увещевал читателей, что менять деньги никто не собирается. Ему, естественно, не поверили, но деньги остались прежними, и паника постепенно улеглась.

В июле 1953 года собрали Пленум ЦК. На нем присутствующие дали волю своим чувствам. Особенно честили Берию военные, и первый среди них — Жуков. Через полгода, в декабре, Берию и его ближайших подручных судили по Указу от 1934 года, принятому после убийства Сергея Мироновича Кирова и вводившему ускоренное и до предела упрощенное судопроизводство. Официальные обвинения тоже предъявили, следуя сталинско-бериевскому трафарету. Берии вменили в вину мыслимые и немыслимые грехи, вплоть до шпионажа в пользу Англии.

В признании Берии английским шпионом скрывается горькая ирония. В хорошем настроении Лаврентий Павлович любил рассказывать байку, как в августе 1941 года Сталин вдруг заинтересовался: «Где генерал армии Кирилл Афанасьевич Мерецков?»[13]

— Сидит, — улыбнулся Берия. — Признался, что шпионил на Англию.

— Какой он шпион? — показушно возмутился Сталин. — Война идет, а он сидит. Мог бы фронтом командовать. Вызовите Мерецкова и поговорите с ним.

Измордованного и униженного Мерецкова привезли на Лубянку, привели в кабинет Берии. Берия любезно предложил генералу не стул для допросов, а кожаное кресло. Тот покорно сел и уставился в пол.

— Мерецков, какие глупости ты написал, — с садистской веселостью завел разговор Берия. — Какой ты шпион? Ты честный человек.

— Я все сказал, — не поднимая глаз отвечал генерал. — Я собственноручно написал: «Я английский шпион. Зачем вы меня снова допрашиваете?»

От этого разговора Мерецков не ожидал ничего хорошего, что-то у них тут поменялось, жди новых зуботычин и пыток. Он решил стоять на своем.

— Это не допрос, — потешался Берия. — Ты не шпион. Ступай в камеру, посиди, подумай, поспи. Я тебя еще вызову.

«На второй день я снова вызвал Мерецкова, — рассказывал Берия. — Спрашиваю его: “Ну как, подумал?” Он стал плакать, признался наконец, что он не английский шпион. Его выпустили, одели в генеральскую форму и отправили командовать фронтом в Ленинград».

И вот теперь Берию самого судили как английского шпиона. Приговорили его к смерти, конечно, не за шпионаж, а за то, о чем в тот 1953 год боялись даже заикнуться. В приговоре нет ни слова об арестах и пытках, о подозрениях в заговоре против существующей власти.

В осуждении Берии по Указу от 1934, с помощью которого он сам отправлял на смерть и страдания тысячи и тысячи людей, мне видится некая историческая закономерность и справедливость. После Берии его уже не применяли ни к кому.

Расстрел Берии — тоже последнее жертвоприношение сталинской эпохе, совершенное сталинскими же методами, но во имя очищения от сталинизма. Кровавая эпоха завершилась судом над кровавым палачом по правилам, установленным им же.

После оглашения приговора, как тогда рассказывал отец, генералы даже поспорили за право привести его в исполнение немедленно.

Право расстрелять Берию предоставили генералу Павлу Батицкому, человеку богатырского сложения, своими ручищами он мог запросто задушить, разорвать недавнего вершителя человеческих судеб. «Присутствовали члены суда Николай Александрович Михайлов, первый секретарь Московского обкома партии; Николай Михайлович Шверник, Председатель ВЦСПС; Роман Андреевич Руденко, Генеральный прокурор СССР; генерал Москаленко с адъютантом, сам Батицкий, еще кто-то, — вспоминал через почти полвека комендант Московского округа ПВО майор Хижняк. — Врача не было. Стояли они метрах в шести-семи. Батицкий достал “парабеллум” и выстрелил Берии прямо в переносицу».

О содеянном генерал Батицкий никогда не сожалел.

Так закончилась эпоха Берии.

Некоторые современные историки представляют инициативы Берии началом реформ, поворотом от кровавой диктатуры к умеренно-демократическому управлению. На чем они основываются? В том-то и дело, что в обоснованиях они не нуждаются. Нереализованное будущее — благодатный материал в руках наделенных фантазией, историков, его можно лепить, как заблагорассудится. Доказывать что-либо бессмысленно. Фантазии — на то и фантазии, чтобы не требовать доказательств. Эти люди творят свою, альтернативную историю.

Я не могу себе представить Берию демократом. Антисталинистом? Безусловно, да. Сталина он ненавидел. Реформатором? Возможно, но очень своеобразным реформатором. А вот демократом — никогда. Естественно, что это всего лишь мое мнение, но мнение человека поколения, кое-что повидавшего, воспринимающего события тех лет изнутри как часть своей собственной судьбы.

Человек умный и хитрый, Берия понимал, что без временных послаблений ему власть не удержать.