между надеждой и разочарованием, от праздности переходим к лихорадочной деятельности – смотря по тому, несут ли нас ветры вперед к нашей цели или гонят назад, от нее.

Я по-прежнему продолжаю размышлять о будущем и нашем дрейфе. Наблюдения то подтверждают, то опровергают мои теории. Большей частью все же факты говорят в нашу пользу. Так, 17 апреля я убедился, что через неисследованный Полярный бассейн проходит течение, так как нас решительно несло на север. «Наблюдение в полдень, – писал я в дневнике, – показало 80°20 северной широты, т. е. на 9 севернее, чем вчера. Странно!

Четырехдневный северный ветер отнес нас на 3 к югу, а теперь слабый южный ветер за одни сутки продвинул на 9 к северу. Разве не удивительно? С дрейфом к югу как будто покончено. И если вдобавок учесть поразительную теплоту воды на большой глубине, то начинает казаться, что горизонт действительно проясняется».

Так думать меня побуждали следующие рассуждения. Температура воды в Восточногренландском течении, даже на поверхности, нигде не поднимается выше нуля (средняя годовая температура) и, по- видимому, вообще приближается к -1 °C, даже под 70° северной широты. На этой широте температура воды на глубине непрерывно убывает по мере удаления от поверхности; на глубине больше чем 180 м она никогда не превышает -1 °C, а чаще колеблется между -1,5 и -1,7 °C. Кроме того, температура на дне моря, лежащего к северу от 50° северной широты, всегда ниже -1 °C, за исключением полосы вдоль норвежского берега и пространства между Норвегией и Шпицбергеном. Здесь температура начиная с 160 м и глубже выше -1 °C, а на глубине 250 м температура уже равна +0,55 °C; то же самое замечено нами севернее 80° широты – в море, окружающем полюс.

Эта теплая вода едва ли может происходить из самого Ледовитого моря, так как течение, идущее оттуда на юг, имеет среднюю температуру около -1,5 °C. Это не что иное, как Гольфстрим,[172] который, прокладывая себе сюда дорогу, замещает воды, текущие поверх него к югу и образующие источник Восточногренландского (полярного) течения. Все это, мне кажется, вполне согласуется с моими первоначальными предположениями и служит подтверждением теории, на которой построен план нашей экспедиции. Если прибавить к этому вероятное преобладание здесь юго-восточных ветров, – что я предвидел раньше и что подтверждается данными станции Международного полярного года в Сагастыре (в устье Лены),[173] – то наше положение можно признать довольно благоприятным.

Временами я улавливал и другие неоспоримые признаки существования подо льдом постоянного северо-западного течения, и тогда настроение мое, конечно, подымалось. Правда, когда нас, как это часто бывало, снова уносило к югу, сомнения возвращались и мне казалось, что нет никаких шансов дойти до цели в сколько-нибудь приемлемый срок. Право, такой дрейф подвергает человека очень суровому испытанию, но зато он вырабатывает одну добродетель – терпение. Наша экспедиция представляет не что иное, как долгую тренировку в этой полезной добродетели.

Весной наше продвижение вперед шло быстрее, чем зимой, но в общем это был все тот же изводящий маятникообразный ход; стоило нам сделать большой шаг на северо-запад, как вслед за этим почти всегда наступал длительный период движения вспять. По мнению самого сведущего в политике члена нашей экспедиции, это «постоянная борьба прогресса с реакцией». После временного «левого» ветра и победного шествия на север наступало господство «радикальной правой», и мы останавливались или начинали двигаться назад, что приводило Амунсена в самое мрачное настроение.

Любопытно, что «Фрам» все время был обращен носом к югу, а именно на Ю 3° 3, и за весь дрейф это положение изменялось весьма незначительно. 14 мая я записал: «Фрам» пятится к цели задом, – он все время стоит носом к югу. Судно будто опасается увеличить расстояние между собой и остальным миром, страстно желает вернуться на юг, в то время как невидимая сила увлекает его к неизвестному – на север. Надеюсь, что в этом опасливом заднем ходе вглубь Полярного бассейна не таится никаких дурных предзнаменований? Не думаю: ведь и рак когда-нибудь приходит к цели».

Общий ход нашего дрейфа лучше всего виден из перечня наших широт и долгот за различные дни 1894 г.

До сих пор мы имели удовлетворительные успехи в движении на север, затем наступила «реакция».

Затем снова пошли к северу, но не очень быстро.

Как и прежде, мы постоянно ожидали встречи с землей и склонны были усматривать признаки ее близости то в том, то в другом «факте». Но каждый «факт» оказывался в конце концов плодом нашей фантазии, да и большая глубина моря показывала, что земля во всяком случае не близка.

Позднее – 7 августа, – обнаружив глубину в 3850 м, я записал в дневнике: «Думаю, что впредь не будет и речи о мелководном Полярном море, где повсюду можно наткнуться на сушу И, чего доброго, мы в конце концов пройдем в Атлантический океан, не увидав по пути ни единой горной вершины. Да, пожалуй, нас ждет еще немало неожиданностей впереди!»

План, о котором я упоминал выше: путешествие к полюсу на санях и собаках, продолжал занимать меня; во время ежедневных лыжных или санных прогулок я внимательно изучал состояние льда и возможности успешного продвижения по нему. В апреле условия были особенно благоприятны, санный путь был превосходен. Поверхность льда под действием солнца стала более ровной, и полозья скользили по нему лучше, чем по тяжелому, наметенному вьюгами зимнему снегу; кроме того, ветры занесли снегом торосы и почти сравняли их, так же как трещины и полыньи, которых осталось немного, так что можно было проезжать милю за милей без особых помех. В мае, однако, наступила перемена. Уже 8 мая ветер во многих местах взломал лед, и «во всех направлениях открылись полыньи, которые сильно мешали во время поездки на собаках». Температура держалась, однако, еще настолько низкая, что полыньи быстро замерзли, и путь опять выровнялся; к концу месяца потеплело, вода уже не так быстро затягивалась льдом, и полыней становилось все больше и больше.

20 мая я писал: «Утром ходил на лыжах. Ветер, не стихавший всю последнюю неделю, опять сильно поломал лед во многих направлениях. Перебираться через полыньи нелегко – они забиты мелким битым льдом, а сверху запорошены снегом. Такой лед имеет очень обманчивый вид: глядя на него, думаешь, что под тобой крепкий лед, а воткнешь в него палку – и она сразу проваливается в воду».

Во время лыжных прогулок я не раз попадал на такой снег. Бывало идешь и вдруг чувствуешь, что снег расступается под тобой, и тогда немалых трудов стоило вернуться поскорее назад, на крепкий лед.

5 июля поверхность льда и снега была приблизительно такой же, как и прежде. Я писал: «Только что вернулся с лыжной прогулки, предпринятой вместе со Свердрупом в южном направлении. Это первая прогулка после долгого перерыва. Лед изменился, но не к лучшему; лыжный путь хороший, крепкий, но торосы трудно проходимы, и во всех направлениях рассеяны трещины и бугры. По такому льду на санях недалеко уйдешь».

И все же движение по льду было до сих пор возможно; но вот снег стал таять, и препятствия возросли.

13 июня записано: «Лед с каждым днем делается все более рыхлым, и везде вокруг на льдинах образовались большие озера талой воды. Короче говоря – настоящая распутица; лыжи то и дело проваливаются в воду. Словом, путь ни к черту. Вряд ли далеко удалось бы уйти теперь за день, если пришлось бы пробираться на юг или на запад. Все выходы закрыты, а мы в цепях, в цепях!

Подчас меня прямо удивляет, что никто из наших молодцов не тревожится, – ведь нас уносит все дальше на север, дальше и дальше в неведомое. Ни у кого ни тени боязни. Все по-прежнему огорчаются, когда нас гонит к югу или слишком далеко к западу, и сияют от радости, когда дрейфуем прямо на север. Чем дальше, тем лучше!

А ведь ни один не закрывает глаза на грозящую нам смертельную опасность, случись одна из тех бед, которые пророчили почти все и каждый. Да, если корабль наш будет раздавлен льдами и пойдет ко дну, как «Жаннетта», прежде чем удастся спасти достаточно припасов для продолжения дрейфа на льдине, – мы вынуждены будем немедленно двинуться обратно к югу, и тогда вряд ли останутся какие-либо сомнения насчет того, что может нас ожидать. Экипажу «Жаннетты» пришлось плохо. А их корабль затонул ведь на 77° северной широты. Нас же отделяет от ближайшей земли во много раз больше, чем двойное расстояние,