очертания и не позволял ясно различить то, что он скрывал. Скоро, однако, вполне явственно выступила гряда, похожая на первую, но значительно выше и больше ее; на ней незаметно было ни одного темного пятнышка. Так вот какова земля, к которой мы так долго стремились. Я представлял ее себе по-разному, думал, что встречу высокие горные вершины и сверкающие глетчеры, но такою я ее никогда не представлял. Не улыбалась она нам, но мы радовались ей. В сущности мы и не могли ожидать здесь ничего другого, кроме такого угрюмого глетчера, – ведь в этих местах выпадает столько снега.
Мы разбили палатку и устроили веселый пир: горячий лабскоус из пеммикана, холодная вяленая медвежатина, тюленина, медвежий язык и жареная картошка (это был почти последний раз, когда мы полакомились картофелем, который собственно и приберегали для такого торжественного случая). После лабскоуса был десерт: запеканка из сладкой муки, масла и хлебных крошек, поджаренная на медвежьем сале, а затем – кусочек шоколада!»
Земля казалась такой близкой, что, по нашему мнению, достигнуть ее можно было очень быстро, во всяком случае не позже, чем к завтрашнему вечеру! Йохансен был уверен, что это произойдет даже раньше. А на деле пришлось провести еще целых тринадцать дней, тринадцать однообразных, мучительно трудных дней среди дрейфующих льдов.
25 июля я писал: «Когда нас вчера вечером остановил туман, мы были убеждены, что на этот раз совсем близко подошли к земле. Проснувшись утром, увидели ослепительное сияние солнца, и Йохансен, выйдя за водой для стряпни, первым делом поспешил вскарабкаться на ближайший торос, чтобы посмотреть на землю. Да, она виднеется по-прежнему прямо перед нами, и Йохансен решил, что мы непременно дойдем до нее не позже сегодняшнего вечера».
В тот же день я обнаружил еще новую землю к западу от нас (Ю 60° З, по компасу). Это был купол правильной щитовидной формы, похожий на первую увиденную землю. Над горизонтом он поднимался невысоко и казался очень далеким[300].
Перебираясь через нагромождения льдов и полыньи, мы спешили изо всех сил, но за день не намного приблизились к земле. Хотелось уверить себя, что с каждым нашим шагом она все выше поднимается над горизонтом, но в действительности положение ее оставалось неизменным. В субботу, 27 июля, меня взяло сомнение: не удаляемся ли мы от земли? Я записал в дневнике следующее: «Когда вчера тронулись в путь, ветер подул с юго – юго-запада (по компасу) и сохранял это направление почти весь день. Судя по небу, ветер отогнал лед от берега, у восточной стороны земли образовалась прибрежная полынья. Вечером с тороса я увидел на горизонте ниже земли черную полосу. Пришлось опять взяться за подзорную трубу и не зря – то был край льда или глетчера, далеко протянувшийся в западном направлении, а перед ним, – если судить по темной завесе тумана над этим местом, – широкая полынья. Создавалось впечатление, что земля действительно недалеко, и будь лед более сносным, можно было, пожалуй, дойти до нее сегодня. Ночью продолжал дуть ветер, но теперь он улегся, и опять светит солнце.
Безуспешными оказались попытки устроить на ночь сносное ложе в новом спальном мешке, сшитом из шерстяных одеял. Пробовали укладывать его прямо на лед и на лыжи; сегодня улеглись на голый лед, но надо признаться, спать на нем оказалось очень жестко и, наверное, никогда не будет хорошо. Кроме того, когда промокнешь, становится довольно холодно. Ничего, тем лучше оценим мы настоящую теплую постель, – когда, наконец, она будет у нас».
Вчера стало еще хуже. Как будет сегодня, не узнаю, пока не двинусь с места. Я буду рад, если смогу все-таки тащиться вперед, хотя бы и с невыносимой болью.
Вчера в 3 ч утра из-за дождя пришлось остановиться и сделать привал, проведя в пути всего 9 ч. Мы успели, однако, насквозь промокнуть, прежде чем удалось найти подходящее для стоянки место и забраться в палатку. Здесь пролежали, пока лил дождь, целые сутки, но так и не высохли. Под нами лужи воды, а спальный мешок снизу насквозь промок, хоть выжимай. Теперь ветер повернул к западу, дождь прекратился, мы сварили кашу, позавтракали и намереваемся продолжать путь. Если снова польет дождь, придется опять остановиться: никак нельзя рисковать промокнуть насквозь, так как у нас нет ни белья, ни одежды на смену. Приятного мало – лежать с мокрыми ногами, когда ступни превращаются в ледяные сосульки и на всем теле нет сухой нитки.
Вчера четыре раза видели розовых чаек-одиночек, и сегодня утром Йохансен заметил пару их, когда ходил за водой[302]».
С поясницей дело плохо. Йохансену и вчера пришлось быть разведчиком, а вечером и утром он должен был вдобавок разувать и обувать меня: сам я не в состоянии этого сделать. Йохансен трогательно заботлив, он ухаживает за мной, как за малым ребенком, и делает втихомолку, без моего ведома все, что, по его мнению, может принести мне облегчение. Бедняга, ему приходится теперь работать за двоих, и кто знает, когда это кончится. Сегодня, впрочем, я чувствую себя лучше и надеюсь, что скоро все снова будет в порядке».
На пути к Северному полюсу
Одно, впрочем, радует меня: спина почти совсем не болит и, следовательно, не будет больше мешать нашему продвижению. Я получил теперь представление о том, что случилось бы, если бы один из нас заболел серьезно. Боюсь, что участь наша была бы тогда решена».
Пока же ничего не остается делать, как идти вперед, напрягая все свои силы. Если же нас все-таки опять отнесет назад вместе с плавучим льдом, тогда, тогда…»
