не видно и не слышно; единственные птицы – это появляющиеся время от времени белые чайки, и один- единственный раз показался буревестник. Это зависит, вероятно, от того, что лед очень сплочен».

«Среда, 17 июля. Наконец, приближается время, когда мы сможем снова тронуться в путь, и на этот раз уже по-настоящему. Снег настолько стаял, что идти, я надеюсь, будет легко. Мы прилагаем все усилия, чтобы поскорее подготовиться к отъезду. Деревянный настил на нартах сделан и покрыт мягкой подушкой для каяков – на нартах Йохансена из медвежьей шкуры, а на моих из грубошерстной ткани. Теперь у каяков будет прочная и мягкая подстилка, и они не будут протираться. Каяки покрашены смесью сажи с ворванью и промазаны, насколько оказалось возможным, стертой в порошок пастелью, тоже смешанной с ворванью. Теперь мы промазываем оставшиеся слабые места смесью стеарина, дегтя и канифоли[296], а затем сделаем генеральный смотр всему снаряжению. Все, без чего так или иначе можно обойтись, будет выброшено. Со спальным мешком и палаткой тоже придется распрощаться[297]. Дни роскошества теперь миновали, отныне придется, пока не вступим на борт какого-нибудь парусника[298], жить под открытым небом.

Пока мы отсиживались здесь, в «лагере томления», как мы его прозвали, время шло да шло. Медвежатину ели утром, в обед и вечером, и она нам нисколько не надоела; напротив, обнаружилось, что грудинка медвежат – настоящий деликатес. Удивительно, что эта исключительно мясная и жировая диета не причиняет нам ни малейшего вреда; мы положительно ни разу не ощущали потребности в мучной пище, хотя подчас и приходит в голову мысль, что большое блюдо пряников было бы для нас верхом блаженства!..

Время от времени мы баловали себя грогом из лимонного сока, кровяными оладьями или брусничным киселем и фантазировали о том, как приятно будет в скором времени вернуться домой и как будем тогда наслаждаться всеми благами цивилизации. Ах, счастливое неведение! Быть может, до тех пор еще много пройдет долгих дней, может быть, еще много предстоит тяжелых испытаний. Но нет, я хочу верить в самое лучшее – еще осталось два летних месяца, а за это время можно ведь чего-нибудь добиться».

Под парусами возле кромки льда

Рисунок

«Пятница, 19 июля. Две взрослые розовые чайки сегодня утром пролетели над нами с северо-востока на запад; издалека слышался их крик, напомнивший крик вертишейки; услышав его первый раз, я подумал, что это крик маленького люрика. Чайки пролетели очень низко, над самой головой, и мы ясно могли разглядеть розово-красную окраску на их грудках. Вчера мимо нас пролетала такая же розовая чайка. Удивительно, что их здесь так много. Где мы?»

«Вторник, 23 июля. Вчера утром, наконец, вырвались из «лагеря томления» и теперь, слава богу, снова в пути. Мы работали день и ночь, чтобы скорее сняться с места. Сначала думали, что это можно будет сделать 19-го, потом 20-го, потом 21-го, но всякий раз под конец обнаруживались еще недоделки и приходилось что-то еще делать. Хлеб, вымокший в морской воде, пришлось тщательно высушить на сковородке над лампой, и это отняло несколько дней. Пришлось заштопать носки, проветрить еще раз каяки и т. д. Хотелось тронуться в этот последний маршрут к дому вполне подготовленными, и, действительно, когда мы вышли в путь, все оказалось в полном порядке. Дело идет, как по маслу. Подвигаемся вперед легче, нежели ожидали, хотя лед вовсе не такой уже ровный. После того, как все лишнее выброшено, нарты тащить легко, да и снег стаял настолько даже, что сегодня последнюю часть пути мы смогли идти без лыж. А без лыж по неровной поверхности и торосам можно, разумеется, идти быстрее, чем на лыжах. По дороге пришлось переправляться через полынью, и тут Йохансен продемонстрировал трюк: переехал один в своем каяке. Сугген лежал на носу, а Йохансен, стоя на коленях на корме, при каждом гребке балансировал. Я попробовал, было, проделать то же самое, но нашел, что мой каяк слишком вертляв для такого рискованного эксперимента, и предпочел буксировать его, посадив Кайфаса на палубу. Сам я осторожно шел по кромке полыньи, перепрыгивая с льдины на льдину.

Теперь у нас то преимущество, что повсюду находим питьевую воду. Снова принялись за старые запасы продовольствия, но любопытно, что ни я, ни Йохансен не находим, что мучная пища так уж вкусна, как могла бы нам показаться после целого месяца мясной диеты. Приятно опять быть в дороге, и не менее приятно то, что нарты наши теперь легки. В «лагере томления» мы оставили порядочно вещей, не считая целой горы мяса, сала и трех великолепных медвежьих шкур. Поверх шкур остался лежать и наш дорогой друг – спальный мешок. Осталась масса досок от нарт, лыжные палки и прочие деревянные предметы, большая часть превосходных медикаментов из аптеки Блессинга – гипсовые бандажи, мягкие, стерилизованные паром марлевые бинты, гигроскопическая вата – и, кроме того, чудесный алюминиевый искусственный горизонт, бечевки, сковородка и котел для растапливания льда, половина алюминиевой покрышки кухонного аппарата, мельхиоровые пластинки, жировая лампа из нейзильбера, мешки, парусина, лапландские каньги, рукавицы из волчьего меха, геологический молоток, половина рубашек, гамаши и еще многое – все это осталось разбросанным в хаотическом беспорядке. Взамен всего этого к нашему грузу прибавился мешок вяленого медвежьего и тюленьего мяса и наполненная до краев салом вторая половина алюминиевой покрышки кухонного аппарата. Теперь мы основательно освободились от всего лишнего; у нас не найдется даже кусочка дерева на случай, если понадобится сделать обод на конец лямки, за которую мы тащим вперед нарты».

«Среда, 24 июля. Наконец, свершилось великое чудо, то, чему мы почти перестали верить! Земля! Земля! После двух почти лет мы снова видим на краю горизонта нечто вздымающееся над этой вечно белой линией. Из тысячелетия в тысячелетие простиралась она над этим морем и будет простираться еще много тысячелетий. Теперь мы покидаем этот мир и ничего не оставляем за собой на бесконечной равнине, ибо уже давным-давно слабый след нашего маленького каравана пропал в беспредельных ледяных просторах.

Для нас начинается новая жизнь, но пока только вечные льды окружают нас, все остается неизменным.

Давно грезилась нам эта земля, и теперь она явилась перед нами, как видение, как волшебная страна. Ослепительно белая, вздымается она над краем горизонта, напоминая далекую облачную гряду, которая вот-вот исчезнет. Самое удивительное во всем этом то, что мы, оказывается, давно уже видели эту землю, но не подозревали этого. Мы принимали ее за скопление облаков. Оглядывая из «лагеря томления» горизонт в подзорную трубу, порою мне хотелось, чтобы это были ледники, но я не находил нигде ни одной темной точки, и, кроме того, облака эти все время меняли форму, что, вероятно, надо приписать туману, который всегда окутывает землю. Вот я и считал, что это только облака. Но они опять и опять выступали над горизонтом на том же самом месте, образуя удивительно правильные округленные контуры. Теперь я припоминаю и темную вершину, замеченную почти к востоку от нас, которую я принял было за ледяную гору. Это, наверно, был маленький утес или островок[299].

Вчера мы попали на более, чем когда-либо тяжелый, взломанный лед. Было очень трудно пробиваться вперед – горные цепи торосов, рассеченные глубокими долинами и ущельями, поднимались перед нами. Но мы шли в хорошем настроении и подвигались довольно успешно. На полыньях, переход через которые был особенно труден, мы, не задумываясь, спускали каяки и нарты на воду, и переправа отнимала у нас немного времени. Часто, пройдя полосу тяжелого льда, мы попадали на гладкие ровные поля и тогда резво бежали по лужам и слякоти. А вчера днем, когда я ходил на разведку, Йохансен, взобравшийся на торос, чтобы оглядеть лед вокруг, заметил странную темную полосу над горизонтом. Он решил, что это, вероятно, облако. Я тоже не обратил на нее внимания. Несколько позже, взобравшись на торос, чтобы хорошенько рассмотреть лед впереди, я увидел ту же темную полосу; она поднималась вверх под углом к горизонту по краю того, что я считал грядой белых облаков. И чем больше я смотрел на эту полосу и на гряду облаков, тем сильнее меня одолевали сомнения. В конце концов я спустился вниз за подзорной трубой. Но едва я навел трубу на темную полосу, как меня словно осенило: да ведь это же не что иное, как земля, и земля, находящаяся совсем близко от нас!.. Большой ледник, над которым возвышалась темная гора! Не много времени нужно было для того, чтобы Йохансен схватил трубу и тоже убедился, что перед нами действительно земля. Дикая радость овладела нами обоими. Вскоре я заметил, что несколько восточнее выступает еще одна гряда. Большая часть ее была покрыта белым туманом, который постоянно менял свои