на комоде, великодушно оставленные отбывшей экс-супругой. Муж Натали чем-то занимался – чем конкретно, Такер не имел представления, но помнил, что чем-то скользким. Кажется, без конца шастал в смокинге по всяким встречам. Агент какой-то, что ли… В кино? Ага, точно, теперь вспомнил: Саймон – или не Саймон? – шеф лондонского отделения некоего безымянного голливудского агентства. Вроде бы. Но в любом случае – пиявка, амеба, посредственность безликая. Легко ощущать себя выше таких типов, когда ты наделен талантом, даром Божьим. Но талант тебя вдруг покидает – и эти амебы вырастают в полноценных личностей с постоянным доходом, а ты скатываешься на коврик домашнего питомца, паразита, вынужденного жить подачками вчерашних амеб.
– Есть у тебя знакомые в Лондоне? – спросила Натали. – Найдешь у кого остановиться?
– Да, найду. То есть она не в центре живет, но можно добраться поездом или еще как-нибудь.
– И где же
– Местечко называется Гулнесс. Где-то на берегу.
– Гулнесс! – взвизгнула Натали. – Как это тебе повезло познакомиться с кем-то из Гулнесса?
– Долгая история.
– Гулнесс на другом конце света. Это невозможно. Мы с Марком найдем, где тебя поселить.
Ага, Марк, не Саймон. По смутным ощущениям, Марк вроде не амеба. Наверное, Саймон муж какой-то другой из его бывших.
– Слушай, я не хочу создавать никому проблем.
– Квартира Лиззи сейчас пустует, в конце-то концов. Они с Заком поживут у нас, пока она не придет в норму.
Зак – это бойфренд Лиззи? Кажется, он и вообще еще не слышал этого имени. В этом-то и проблема, что слишком много побочных связей. Слишком много детей, слишком много отчимов, сводных братьев, сводных сестер. Такер сообразил, что половину людей, связанных с его детьми, он даже не знает по именам. У Натали, скажем, были еще дети после Лиззи, но кто знает, как их звать? Кэт знает, вот кто.
– А Джексона возьмешь? Проблемы с ним тоже небось из пальца высосал?
– Да нет, не сказал бы.
Итак, он отправится в Лондон. Один.
– Скоро?
– Еще минут десять. Но, Джексон, ты пойми, что десять минут нам только до аэропорта. В аэропорту придется ждать самолета. Потом снова ждать, пока самолет взлетит. А потом семь часов лететь. После этого мы будем ждать, пока привезут багаж. Получим багаж – снова надо ждать, пока подъедет автобус. И снова ехать, может час, от аэропорта к дому Лиззи. Если тебе все это не нравится, то еще не поздно, я тебя могу отвезти домой, к матери.
– Нравится-нравится.
– И ждать нравится?
– Да, и ждать тоже нравится.
Сообщить Джексону, что он собирается в гости к Лиззи в одиночку, оказалось не лучшей идеей. Последовали потоки слез и полная безоговорочная капитуляция. Такер еще помнил слезы своих детей, вызванные причиной противоположного характера. Матери по необходимости оставляли их на попечение отца на день или на вечер – иногда даже всего на двадцать минут, чтобы принять душ, – и дети горько рыдали, не желая с ним оставаться.
Каждый раз при этом он чувствовал себя ненужным, а то и попросту вредным. Дети боялись его, даже ни в чем не провинившись. Теперь же его ребенок нуждается в нем, любит его и беспокоится из-за самого недолгого расставания, а об уходе речь вообще не может идти. Нельзя сказать, что Такер относился к этому однозначно. Подразумевается, что дети не настолько зависят от отцов. Даже добропорядочным отцам дозволяется не ночевать дома по случаю командировки от фирмы или концертного тура по планете.
Еще один звонок Натали, просьба раскошелиться еще на один билет, связанные с этим неприятные ощущения собственной неполноценности. Одно дело, когда за себя заплатить не можешь, но ведь отец-то подразумевается кормильцем, добытчиком, а не просто самцом-производителем, не важно, ночующим дома или нет и по какой причине. Этот же конкретный папаша оказался выданным на милость бывшей жены и ее мужа, ничтожества без творческой искры.
Они с Джексоном прошли регистрацию, купили немалую гору леденцов и с десяток комиксов. Такера вдруг бросило в жар, потом в холод; выступивший пот неприятно леденил кожу. Во время профилактического похода в туалет он глянул в зеркало и встревожился бледности собственной физиономии. Лицо его оказалось совершенно бесцветным, ибо столь интенсивную белизну считать «цветом лица» он не решился. Ничего умнее гриппа ему в голову не пришло, и он представил себе, как в день прибытия сляжет с высокой температурой. Ясное дело, он слишком болен для трансатлантического перелета, можно остаться дома, не боясь прослыть худшим отцом в мире.
Очередь на контроль службы безопасности, казалось, изобрели специально для того, чтобы запугать Джексона. Такер объяснил сыну, что копы ищут у пассажиров пистолеты.
– Зачем пистолеты?
– Ну, иногда попадаются бандиты, и у них есть пистолеты, чтобы грабить богачей. Но мы-то с тобой не богачи, так что нам бояться нечего.
– А откуда они знают, что мы не богачи?
– Богачи носят идиотские часы, и от них вкусно пахнет. На нас вообще нет никаких часов, да и пахнем мы неважнецки.
– А зачем кроссовки снимать?
– Бывают маленькие пистолетики, их можно в кроссовки спрятать. Ничего, прошлепаем босиком, не простудимся.
Старая англичанка, продвигавшаяся к контрольным воротцам перед ними, повернулась к Джексону:
– Они не пистолеты ищут, молодой человек. Они ищут взрывчатку. Удивительно, как это ваш папочка не слыхал о взрывчатке в ботинках. Причем в ботинках англичанина. Конечно, он был мусульманин, но все же из Англии.
Папочка, который о бомбах в ботинках, разумеется, не только слышал, но и читал, молча проклял старую суку и пожелал ей захлопнуть пасть и отвернуться.
– Взрывчатка в ботинках? – зачарованно переспросил Джексон.
Такер подумал, что, даже если они доберутся до Лондона, домой они вряд ли вернутся. Во всяком случае, самолетом. Пускай Марк бронирует два места на океанской посудине. Если, конечно, Джексон к тому времени не прознает о «Титанике». А уж тогда придется Марку раскошелиться на одну из пресловутых британских закрытых школ, откуда выходят придурки с кретинским «аристократическим» акцентом в языке, одежде и манерах.
– Да-да, он хотел взорвать аэроплан взрывчаткой в ботинке. Представьте себе только! – не унималась «старая сука». – Маленькая дырочка в полу и – ШШШШУХ! – всех нас высосет наружу и рассеет по просторам океана.
Джексон поднял голову, повернулся к Такеру. Тот скосил глаза в сторону старухи и незаметно для нее повертел указательным пальцем у виска.
– Благодарение Господу, жизнь моя подходит к завершению, – елейным голосом продолжала старая ведьма. – Я пережила мировую войну, но чует мое сердце, что нынешнюю молодежь в будущем ожидает кое-то похуже блицкрига.
Наконец они прошли контроль и отделались от старухи. Такер, не закрывая рта, молол всякую успокоительную, с его точки зрения, ахинею, позволяющую ему без излишних волнений провести Джексона в самолет. Ему пришлось даже сочинить опровержение бабкиного прогноза ее скорой смерти и злоключений, ожидающих всех ее переживших.
Такер попытался вспомнить, когда он в последний раз пользовался услугами пассажирской авиации, но не смог. Да, он летел из Миннеаполиса в Нью-Йорк в тот самый день, когда завязал с музыкой. Пьяный в дупель, злой как собака, ненавидящий всех и себя. В тот полет он лапал стюардессу и пытался врезать тетке, которая хотела ему помешать. Поэтому рейс Миннеаполис-Нью-Йорк ему запал в память. Он тогда почему-то вбил себе в голову, что эта стюардесса – лучший ответ на все вызовы, брошенные ему
