доброжелательности.

— Ну как дела с пчелами? Они еще не прикончили трутней? Верно, им не хватало меда во время засухи?

— Я подкармливал их леденцами и медом из города, — приходя в себя, начал пчеловод и налил коньяка в рюмку.

Графу удалось наконец завязать беседу, и он искусно поддерживал ее все новыми и новыми идеями; и какую бы околесицу ни нес его кузен, он сохранял невозмутимый вид. И наконец совершенно неожиданно, самым что ни на есть равнодушным голосом спросил:

— Да, любезный Юстус, но что, собственно говоря, ты имел против старика Флинты?

Георгу пришлось ухватиться рукой за стул. Самообладанию графа можно было позавидовать. Ни малейшего следа волнения не мог Георг уловить на его лице, лице дипломата с насмешливой улыбкой и круглыми глазами, чуть напоминавшими глаза кузена.

Впечатление производило не содержание вопроса, а тон, каким был задан этот вопрос. Барон Юстус, ничуть не испугавшись, поднялся и ударил рукой по столу как человек, всецело верящий в свою правоту.

— Флинта — убийца! — с глубочайшим убеждением вскричал он.

Георг весь дрожал, холодный пот проступил на его лбу, но граф не спеша зажег сигару и спокойным движением выбросил спичку в открытое окно.

— Как же так, любезный кузен, как же так?

— Он не хотел покупать мед своим пчелам и окуривал их до смерти под самым моим носом.

— Каков мошенник! И ты, конечно, кокнул его?

— Да, мне пришлось это сделать.

Гигантская тень ночной бабочки призраком метнулась на потолке. Граф, прикрыв глаза, посасывал сигару. Лицо его погасло, как у игрока, поставившего свою последнюю карту и проигравшего.

— А потом ты потащил его вниз, к озеру?

— Да, а чего ему смердеть на берегу?

— Ты прав, конечно. Но откуда у тебя топор? Вот бы интересно взглянуть на него!

— Сейчас, сейчас! — оживленно вскричал Юстус и выбежал из павильона. Им показалось, будто из фундамента вынули камень, и в павильон снова вбежал Юстус. В руках у него был топор. Он высоко поднял его над головой, словно собираясь наброситься на графа с Георгом, и торжествующе швырнул топор на стол, так что садовые подсвечники подпрыгнули.

Сигара выпала из рук графа, а Георг отпрянул назад, бледный как мертвец. Но когда пчеловод увидел пятна крови на острие топора и искаженные ужасом лица графа и мальчика, его словно молнией ударило. Лицо перекосилось от страха, и, издав хриплый, душераздирающий крик, он выбежал из павильона в темноту.

Граф, съежившись, смотрел на топорище, на котором большими, неровными буквами было вырезано имя Флинты. Его лицо выражало такую усталость и отвращение, что Георгу на миг показалось, будто он стоит у постели умирающего. Погладив волосатую, с набухшими жилами руку графа, он пробормотал:

— Простите меня. Мне ведь тоже нелегко, я удрал из дому, плавал ночами по озеру и не знаю, что теперь делать.

Граф, глухой ко всему, поднялся, осторожно взял топор и, задув свечи, направился наверх, к замку, чтобы созвать людей и отыскать сумасшедшего преступника.

Опечаленный Георг поплелся за ним. Выбрав момент, чтобы незаметно улизнуть, он пустился бежать со всех ног по аллее, под сенью черных, перешептывающихся меж собой рябин. Ему казалось, что за ним гонятся… свора собак, барон Юстус, два губернатора, слуга, сам граф, да и лошади с выгона… и еще гигантская, порхающая серая ночная бабочка с двумя громадными, выпуклыми, крапчатыми, вытаращенными безумными глазами…

Единственный, кто бы мог защитить его от всего этого наваждения, был Альфред. Но он и Вильхельмина не показывались. Они были далеко, далеко отсюда.

Когда же наконец Георг, у которого сильно кололо в боку и дрожали ноги, шатаясь, спустился вниз к берегу, его ждала новая беда.

«Роза ветров» лежала с выбранной снастью у берега, а Фабиан в мрачном раздумье сидел на камне под ольхой. При виде Георга он кинулся прочь как дикий зверь. Охваченный дурным предчувствием, Георг бросился на борт, спустился в рубку и спичкой осветил лицо Эрика. Мальчик спал, но щеки его были еще мокры от слез, лоб окровавлен, а один глаз подбит.

— Фабиан сказал… будто я взял его башмаки… он колотил меня целый день… — пробормотал мальчик в полусне и залился горькими, обидными слезами.

Не пророня ни слова, Георг тихо прокрался наверх, на палубу, и начал выбирать якорь.

Фабиан, увидев, что Георг поднимает паруса, выступил из темноты.

— Я с вами! — завопил он, влезая в воду.

Георг уже тянул якорь.

— Берегись пчеловода, Фабиан! — крикнул он. — Он рыщет по лесу.

— Вернись, забери меня, вернись — возьми меня! — голос Фабиана вздрагивал и прерывался.

Будто не слыша его, Георг закрепил якорь. «Роза ветров» чуть качнулась, и Георг, невозмутимо подойдя к рулю, взял курс на открытое место в шхерах.

Фабиан мчался по прибрежным камням, и Георг слышал, как шлепает под его ногами вода. Несколько раз Фабиан падал и добежал только до обрыва.

«Роза ветров» уплывала в темноту. Георг уже не видел Фабиана, а только слышал его крик, долгий и пронзительный, переходящий в отчаянные вопли.

Георг, дав ему всласть поорать, повернул к берегу.

— Хочешь к нам на борт? — причаливая, спросил он. — Хотя взбучки тебе не миновать!

— Возьми меня, я замерз, возьми меня! — тяжело дыша, бормотал Фабиан.

Георг принял его на борт…

Молча, в непроглядной темноте, поплыли они дальше — в ночь.

Спустя несколько дней, в воскресенье, в полдень, — мальчики проснулись от звуков гармони, мужских голосов и непрерывного топота ног. Вне себя от изумления, протирали они глаза: ведь когда они бросили ночью якорь, залив был пустынен, а на берегу не было видно ни одного домишка.

Когда же Георг выглянул в иллюминатор, он увидел прямо над головой, на фоне ослепительного августовского солнца, ноги какого-то парня, отплясывавшего польку.

Это еще что, неужто, пока они спали, «Розу ветров» выбросило на берег?

Георг осторожно выглянул снова. И тут борт о борт с «Розой ветров» он увидел просмоленный бот и залатанные штаны парня, сидевшего на планшире и покуривавшего черную трубку. Должно быть, они не двинулись с места и по-прежнему находились в заливе, потому что Георг узнал верхушки елей над бортом бота.

В конце концов Георг осмелился подняться на палубу. «Роза ветров» была окружена целой маленькой флотилией, вставшей на якорь из-за штиля в субботнюю ночь. Ближайшее к ним судно было нагружено песком, с другой стороны расположилась баржа с дровами и баржа с удобрениями. Чуть поодаль удерживалось на якоре против течения широконосое и пузатое голландское плоскодонное судно с плавниками в виде обнаженных мечей по обе стороны якоря.

Уплыть подальше от этой компании было невозможно, залив лежал гладкий и блестящий, ни ветерка, ни единой тучки. Но вообще-то казалось, до «Розы ветров» никому не было дела.

На судне с песком царило безудержное веселье и пьяные, точно спеленутые младенцы, штабелями лежали на борту. Между ними на тесной палубе отплясывали тоже подвыпившие люди — народу навалило и