Зачем оно нужно, спросит иной читатель. Коль скоро автор показал возможность построения производственно-хозяйственных систем (назовём их экономическими системами), адекватных любой возникавшей ситуации, то пусть бы они и менялись себе спокойно с изменением внешних условий. Это, очевидно, не так. Отбросим пока субъективный фактор. Обратимся к объективным закономерностям. В главе «Родимые пятна государственности» мы показали, что мотыжное земледелие потому и было мотыжным, что для прокорма рабочего скота в древнеземледельческих цивилизациях не было достаточного количества пастбищных угодий. И этого скота там просто не было. Допустим, Сахара вдруг снова стала бы цветущей лесостепью. Разве можно было бы ирригационным земледельцам в одночасье снова стать вольными скотоводами при отсутствии достаточного количества скота?
Это простейший пример. Однако вся история хозяйствования говорит о том, что очень трудно при изменении условий изменить хозяйственную структуру, переналадить орудия, переучить персонал, изменить систему коммуникаций и решить массу т. п. задач. Именно поэтому первая реакция человека на изменение условий, влияющих на производство, – это Сохранение (или восстановление) непроизводственными способами старых условий. При этом, зачастую, не важно, в какой степени они были благоприятны.
Вспомним, чтобы выбраться из ресурсно-экологического кризиса, разразившегося в бассейнах и долинах великих тропических рек, человеку нужно было создать такую внеэкономическую структуру, как государство – коллективного людоеда, единственная положительная роль которого состояла в создании механизма концентрации слабо понимающих друг друга и враждебных друг к другу людей для решения неких общих задач. Решение этих задач привело к созданию принципиально новой системы хозяйства. Эта система характеризовалась целевой функцией достижения максимума отношения продукции к используемым земельным ресурсам.
Раз возникнув, государство, как один из инструментов управленческой структуры, продолжало существовать. Его уже использовали для обеспечения внешних условий при сложившейся системе хозяйствования. Не стало хватать рабов – пошлём армию в поход за пленниками. Не менять же хозяйственную структуру.
Аналогично в ХVII-ХХ веках рассуждали руководители колониальных государств. Не хватает ресурсов для бурно развивающегося производства – возьмём их в колониях, не перенастраивать же систему хозяйства, где эффективность производства измеряется деньгами. А ведь деньги в первую очередь оценивают (а следовательно, экономят) только затраты труда, живого либо овеществлённого в орудиях (правы были в этом классики марксизма). Вот и дымили канонерки у чужих берегов, стимулируя менее продвинутых в технике дикарей делиться ресурсами, которых не было в Англии или Франции.
А вот кочевникам ни ископаемые, ни люди не были нужны. Им была нужна территория. Зачем кочевнику рабы, если скот сам пасётся. Поэтому они просто уничтожали людей и хозяйственную структуру на завоёванных территориях, чтобы там не могло снова возникнуть оседлое население, занимающее землю, на которой должны пастись стада. Это потом, когда кочевники вошли в контакт с рабовладельцами- мелиораторами, они часть пленников начали продавать им. Но это побочное замечание. Нам важно другое. Кочевники тоже не собирались отказываться от своей системы хозяйства, а использовали собственные слабо оформившиеся государственные, и прежде всего военные, структуры для достижения оптимальных условий при сложившейся у них системе хозяйства.
И в СССР 1930-х годов также использовалась вся мощь государства, чтобы обеспечить возможность расточительного расходования трудовых ресурсов. Интересно, что пока в конце 20-х годов промышленность только набирала обороты, когда массу безработных ещё нельзя было обеспечить орудиями труда и «дать им фронт работ», вопрос о коллективизации не вставал. Сталин даже поддерживал Бухарина. Однако, когда в самом начале 30-х годов расширяющееся производство, не привыкшее экономить трудовые ресурсы, потребовало их, была сменена не целевая функция этого производства, а была произведена организованная государством «трудовая интервенция» из деревни на заводы, фабрики и рудники.
Приведённые примеры этого раздела не представляют некой системы. Мы просто показали, что сплошь и рядом сложившимся системам хозяйства активно помогает государство. Это произошло с самого начала возникновения данной структуры.
Однако государство не только может обеспечивать функционирование уже работающего хозяйственного механизма, но и являться инициатором создания новой хозяйственной парадигмы. Вспомним, что зародилось государство во время краха кочевого скотоводства. Именно благодаря государству стало возможным мотыжное поливное земледелие. Можно привести и более близкие примеры такого рода.
Современные западные государства, испытав экологический кризис, проводят своеобразную революцию, заставляя хозяйственную систему перейти на новую целевую формулировку, стимулируя производителей учитывать прямые и косвенные затраты природных ресурсов своих стран, ибо капиталистическая производственная система сама по себе этого не может сделать (при этом, однако, те же государства продолжают мировую борьбу за ресурсы чужих стран).
Последовавшая после Великой Отечественной войны «вялая капитализация» СССР, завершившаяся перестройкой, в хозяйственном отношении была тоже не чем иным, как реакцией на утрату избыточности в трудовых ресурсах (результат войны). Их нельзя было расходовать расточительно. В целевую формулу надо было ввести учёт расхода трудовых ресурсов.
В данных построениях мы предполагаем, что государство поддерживает определённую систему хозяйства, а в некоторых ситуациях заставляет её измениться, спасая от катаклизмов (хотя и действует не всегда успешно и адекватно условиям, но это другой вопрос). Крах системы хозяйства принесёт крах государству. Мы отдаём себе отчёт в том, что не все так просто, однако в первом приближении мы принимаем именно эту схему.
Однако государство, создавая внешние условия для функционирования системы хозяйства, должно иметь в своём распоряжении определённые средства для этого. Тут могут быть разные модели. Одной из них является модель, когда государство одновременно является и некой внешней, по отношению к собственно хозяйственной системе, силой, и единственным собственником всех ресурсов, орудий, территорий и, фактически, людей. Последнее не обязательно понимать как рабство древнеегипетского типа. Здесь важно понять, что человек перед государством просто не имеет никаких альтернативных (негосударственных) возможностей жизнеобеспечения и, следовательно, никаких прав, хотя может и достаточно комфортно жить.
Такая система собственности была во всех древнеземледельческих первых цивилизациях Египта, Месопотамии, древнего Китая. Подобная система собственности была у майя, инков, ацтеков. Почти такая же система была в средневековых цивилизациях долины Аму-Дарьи. Эта система собственности, а ещё шире – система управления – очень эффективна для решения экстремальных задач, когда производство по тем или иным причинам заходит в тупик.
Мы не будем дальше держать читателя в неопределённости и скажем сразу: именно такую управленческую структуру мы называем социализмом. Все построения Маркса и его последователей в этом вопросе представляются нам достаточно пугаными. Единственным однозначно понимаемым признаком социализма из всех марксовых выкладок представляется госсобственность на все виды ресурсов, включая
