сомнительной косвенной улики было просто некорректно. Нужно было бы его ненавидеть, для того чтобы прийти к такому заключению.

— Твоя фамилия Краузе? — наконец сухо и холодно спросила Элен.

Эд снова вздрогнул. Он бросил на Марию почти умоляющий взгляд. Потом он снова уставился немигающим взглядом в пустоту позади нее и медленно кивнул. Он не произнес ни одного звука, ни одной глупой шутки, не выказал никакого возмущения. Видеть его в такой роли для меня было все равно, что наблюдать слезы Элен, когда он обидел ее своим подозрением. В течение нескольких секунд наглый, никогда не раздумывающий над глупыми ответами Эд вдруг превратился в жалкого маленького жука, который, встретившись с могущественным врагом, притворяется мертвым, замирает, затаив дыхание, и ждет, что его оставят в покое. Он казался каким-то… подавленным.

Эд скомпрометировал Марию, проболтавшись об их приключении в спальне, и она, очевидно, начала ему злобно мстить. Она метила в самые больные точки, и в одну из них явно попала и праздновала это с садистским блеском в глазах. Во мне снова вспыхнуло подавленное было желание поколотить ее. Конечно, Эд ранил ее, и она должна была отомстить ему, например, выдав его любимую позу или пройдясь по поводу запаха изо рта. Но было абсолютно нечестно делать его ответственным за что-то, чего он не делал, чего он вообще не мог бы сделать, так как попросту не родился еще в то время, когда кто-то принимал участие в величайшем преступлении против человечества и, в конце концов, всего лишь неловко переспал с его бабушкой. И хотя ему был абсолютно понятен невысказанный упрек Марии и вся его бессмысленность, и хотя он мог и должен был что-то возразить, Эд просто трусливо замкнулся в себе.

Элен снова повернулась к Марии, оставив без комментариев молчаливое согласие Эда.

— Ну и как связана эта история с нацистами с нашей проблемой? — холодно спросила она.

Мария смерила врачиху, затем всех остальных таким взглядом, который показал нам, что она нас держит не только за необразованных, но еще и за туго соображающих.

— Да вы все, что ли, ослепли? — растерянно спросила она. — Здесь, в Грайсфельдене, во времена Третьего рейха проводились странные перестройки. Где-то в подвалах исследователи проводили бог знает какие эксперименты. Исследователи, среди которых были офицеры СС! Теперь мы сидим вот здесь, и ты сама рассказываешь мне, что чувствуешь себя подопытной крысой, Элен! А кто сидит среди нас и наблюдает за всем этим? — она ткнула указательным пальцем в Эда. — Внук одного из исследователей! Это просто не может быть совпадением! И, кроме того, случилось уже одно убийство. И что торчит в спине Стефана? Нацистский кинжал, — с пафосом заключила она.

— И этому внуку на голову свалилась крепостная решетка, и он был такой свиньей, что выжил при этом! — со смехом добавила Юдифь, но это прозвучало не смешно. — Это просто не стыкуется одно с другим, не находишь?

Мария гордо выпятила подбородок.

— Эд нам тут уже говорил недавно, что он чувствует себя достаточно сильным, чтобы встать, — ответила она. — А может, он послал своего приятеля, нацистского гробокопателя Карла, убить Стефана, кто знает? Да это все дурно пахнет, хоть святых выноси!

Она явно нацелилась на то, чтобы натравить нас на Эда, как минимум возбудить по отношению к нему наше недоверие, и теперь я в этом совершенно не сомневался. Сначала ее стратегия была не такой уж плохой — как минимум Карл явно отреагировал, к ее радости, да и я, Юдифь и Элен хотя бы выслушали ее лекцию о нацистском предке Эда. Но заключительные ее слова стали последней каплей. И этим она настроила против себя не только Карла, но и всех остальных, так как ее далеко зашедшие спекуляции и ее преувеличенная эмоциональность обнажили подлинную цель ее выступления.

Элен со стоном плюхнулась на пластиковый стул, закатила глаза, схватила свою пачку сигарет и состроила разочарованную гримасу, обнаружив, что ее частое курение быстро опустошило пачку.

— Только возьми на заметку, детка, — вздохнула она, скомкала пустую упаковку и швырнула ее в направлении мусорной корзины, но промахнулась. — Война закончилась уже более пятидесяти лет назад, и несколько чокнутых бритоголовых — это еще не нацисты.

— А кто-то уже слышал про ОДЕССА? — Мария попыталась вернуться к своему прежнему поучительному тону, который помог ей так быстро достичь того, чтобы мы почувствовали себя как ученики перед выпускными экзаменами. — Об организации бывших членов СС? Вы представляете себе, как много убежденных нацистов стали после войны судьями, политиками, учеными и руководителями экономики и бизнеса? Эти подонки стоят друг за друга, их водой не разольешь.

— У-у-х! — воскликнула Юдифь, сжавшись на стуле и подняв ладони к лицу, как будто, играя в плохом фильме ужасов, пытается защититься от монстра из папье-маше, стоящего на роликовой доске, который медленно придвигает к ней какой-нибудь ассистент режиссера. При других обстоятельствах и в другом настроении я, наверное, рассмеялся бы этой шутке. — Нашей республике угрожает тайный клуб пенсионеров со средним возрастом свыше восьмидесяти лет, — насмешливо сказала она. — И они заманили нас в эту крепость, для того чтобы показать нам пару порнофильмов, а теперь они убивают нас, чтобы мы об этом никому не рассказывали. Я просто в восторге от твоей сообразительности.

— А какое, собственно, преступление совершил дед Эда? — спросила Элен, но казалось, что на самом деле это совершенно ее не интересует. Скорее всего, она просто сказала это, чтобы что-то сказать, чтобы отвлечься от пустой пачки сигарет, лежащей на полу, которую она рассматривала с меняющимися выражениями сожаления и фрустрации.

Я представлял себе, как она себя чувствует. Из-за всех этих волнений я почти позабыл, что я курильщик, но созерцание пустой пачки сигарет даже меня заставило нервничать, и во мне пробудилась потребность в смоле и никотине. Если и у Юдифи кончились сигареты, то остаток ночи выглядел для меня совершенно беспросветным.

— СС была признана союзниками преступным объединением, и ее преступления уже не вызывают вопросов, — ответила Мария, сморщив нос.

— Мой дед не был преступником, — наконец очень тихо сказал Эд. Ему стоило довольно больших усилий вообще хоть что-то сказать. Его голос звучал глухо, а стеклянный взгляд, который все еще был устремлен мимо Марии в темноту, говорил о том, что он с трудом сдерживает слезы. — Он заботился обо мне. Мои родители рано умерли. Меня переводили из интерната в интернат, а все лето я проводил у него. Ни один человек в мире не относился ко мне так хорошо, как он.

В этот момент мне едва ли не было жаль Эда, хотя все время до сих пор из всех моих новых родственников он нравился мне меньше всех, можно сказать, что я едва выносил его. Однако в последние минуты Мария хорошо поработала над тем, чтобы освободить для себя место на первой строчке моего черного списка, и ей это удалось. Когда я увидел этот искренний эмоциональный всплеск Эда, Мария тут же вышла на первое место.

Я понял, что он хотел сказать, даже лучше, чем мне бы этого хотелось. Я приучил себя никогда не вспоминать свое прошлое ранее восемнадцати лет, когда я думал или говорил о себе. Мои родители тоже умерли, когда я был еще маленьким, и я, так же как и Эд, сменял интернат за интернатом. Однако у меня не было родственников, которые хотя бы немного хотели позаботиться обо мне. Меня переводили с моим чемоданом и портфелем из одной школы в другую, и меня всегда сопровождало чувство унижения, что меня никто не любит и я не нужен никому, кроме нескольких учителей и какого-то опекуна, с которым я даже не был лично знаком. Его предназначение было лишь в том, чтобы постоянно держать меня на дистанции и проматывать скудное наследство, оставленное мне моими бедными родителями. Когда я получил аттестат зрелости, от моих денег уже ничего не осталось.

Я не только умом понимал, как чувствует себя Эд, я мог совершенно доподлинно чувствовать это на основании своего собственного жизненного опыта. Все мое детство мне очень не хватало кого-то, кого я бы мог посещать на каникулах и кто бы нуждался во мне. И не важно, в какую форму этот кто-то когда-то одевался. Я сочувствовал Эду. Я смотрел на него иными глазами, чем до сих пор.

— Твой дед входил в состав Управления «А» в ставке персонального штаба рейхсфюрера СС.

Мария не унималась. В ее голосе послышались ультимативные нотки. Я больше не мог ее выносить.

— А может, ты перейдешь на китайский, раз ты такая умная? — сердито выпалил я. Мои пальцы нервно перебирали содержимое карманов моих джинсов и царапали сжатые в кулаки ладони. Все мышцы моего тела напряглись. Если бы я ослабил контроль над собой, я бы сделал нечто, чего я никогда еще не