проговорила она, не замечая, как я спрятал свои руки в карманах джинсов, сжав их в кулаки, с трудом удерживаясь в узде. Я повернулся и пошел дальше по направлению к кухне, чтобы она не заметила, как я плотно зажмурил глаза и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы не выместить на ней свою агрессию, как на мешке с песком. — Мне кажется, я близка к разгадке тайны.

Я ничего не ответил. Когда мы дошли до кухни, я пропустил ее вперед, чтобы не вынимать мои руки из карманов, где мне было за них спокойнее, пока она открывает дверь. Мне было не до разгадывания тайн, поисков сокровищ или других дурацких занятий. Мы были близки к тому, чтобы вести себя как стайка школьников, которые проводят время на туристской базе в поисках легендарного привидения. У меня было достаточно проблем с самим собой и никакого желания углубляться в лабиринты неведомых возможностей. И что такое со мной случилось? Что происходит с моим характером?

— Это все как-то связано с Эдом, — Мария остановилась, держа руку на дверной ручке, глядя на меня с заговорщическим видом, и несколько секунд тщетно ожидала, что я выкажу интерес в какой-то форме. Чтобы скрыть свое разочарование при виде отсутствия у меня малейшего интереса, она напустила на себя еще большую таинственность и приняла такую безразличную, надменную позу, которая, по ее мнению, должна была уверить меня, что она вовсе и не собиралась посвящать меня в свою секретную информацию. — Пошли. Я совершенно уверена, что мы сейчас все выясним. — С этими словами она повернула дверную ручку и протолкнула меня перед собой в кухню.

Я без всякого желания повиновался. Мне хотелось остаться одному, я больше не нуждался в компании, чтобы устроить грандиозный скандал. Теперь мне для этого хватало бесед с самим собой. Я бы мог часами спорить сам с собой о себе — о том, кем я был, пока не оказался здесь, а также о том, кем я, возможно, стану, когда, наконец, покину эту крепость. Во всяком случае, я должен был позаботиться о себе и поскорее научиться контролировать мои внезапные причуды, утрату реальности, лучше всего полностью запрятать это все в дальний уголок моего мозга, откуда это все и выскользнуло. Однако я только теперь понял, что я довольно долго отсутствовал в нашей компании, и этим я, вероятно, заслужил еще большее недоверие, и я уже мог дословно представить себе тот текст, которым Эд с ухмылкой осведомится, что это я так долго делал в зале наедине с покойником и чем занимался наверху с серой мышкой. Я не хотел доходить до крайности и вовсе обособляться от компании, делая себя тем самым не только наиболее подозреваемым, но и самым одиноким. Но, когда мы вошли, никто ничего не сказал. Мария закрыла за нами дверь. В помещении повисло подавленное, смущенное молчание, которое не отважился нарушить даже болтун Эд.

На Марию это, напротив, не произвело никакого впечатления. Она целеустремленно подошла к кухонному столу и с размаху плюхнула на него книги, которые она держала под мышкой, вероятно, найденные ею на втором этаже. Я не без радости заметил, что кто-то уже очистил стол от крови мертвого спортсмена. Потом она схватила стопку фотографий и вынула один из снимков: Клаус Зэнгер в своем белом лабораторном халате.

Элен прятала свой страх за стеной высокомерия, отметил я. А Мария, напротив, никогда не прятала свою ранимость, и за счет этого была в состоянии на короткое время забывать о ней, когда оказывалась как бы у школьной доски с мелом в руке, чтобы поразить группу глупых учеников своими обширными знаниями. Уверенность и целеустремленность ее движений говорили о том, что нам предстоит довольно пространная и обязательная лекция. Я с трудом удержался от стона и еще дальше затолкал кулаки в карманы. Короткая, болезненная молния вонзилась мне в лоб и отдалась в затылке.

— Я сразу поняла, что в этом снимке есть некая особенность, — с победоносной улыбкой, которая на ее лице смотрелась совершенно неуместно и портила его, Мария протянула снимок Юдифи. — Он доказывает, что наш благодетель был больше чем просто учителем и классным руководителем.

Она показала на второго мужчину в белом халате, который стоял прямо сзади Зэнгера.

— Позвольте представить, Рихард Краузе.

Она бросила на Эда убийственный взгляд.

Лицо Эда трудно было разглядеть под многочисленными пластырями, которыми Эллен немилосердно заклеила его, и до сих пор это не имело почти никакого значения, так как единственными лицевыми мышцами, которыми он обычно пользовался, были те, которые отвечали за движения уголков рта и позволяли ему строить свои глупые ухмылки, которые он нам демонстрировал при каждой возможности. Но в этот раз эти мускулы ему не понадобились. Может быть, я и ошибаюсь, но я видел, как вся кожа между пластырями мгновенно побелела. В то время как реакция Юдифи, Карла и Элен была абсолютно спокойной, так как ни они, ни я понятия не имели кто такой Рихард Краузе и что вообще хотела нам этим сообщить Мария, все мы не проявили к этому ни малейшего интереса, Эд был явно поражен и даже смущен. Некоторое время он молча смотрел на Марию, потом он, не говоря ни слова, отвел от нее взгляд и тупо уставился в пустоту. Мария всего несколькими словами добилась того, что я вообще считал невозможным: она добилась того, что Эд утратил дар речи.

Хотя у меня не было никакого желания присутствовать на этой лекции по истории, я просто наблюдал, а из-за необычной реакции Эда это было довольно любопытно, как Мария взяла с кухонного стола следующую книгу и раскрыла ее на какой-то странице, которую она заботливо заложила закладкой. Там красовался черно-белый снимок молодого мужчины в форме с лихо надетой фуражкой, который с победной улыбкой облокотился о стойку фотомагазина. Если бы не мертвая голова СС на петлице, мужчина выглядел довольно симпатичным, эдакий образец победителя. Но все же он скорее производил впечатление карикатуры на самого себя.

— Позвольте представить, — Мария предъявила нам фотографию таким жестом, как кельнер в дорогом ресторане предлагает посетителям какое-то особенно дорогое вино. Или еще лучше: как в кино о дорогих ресторанах. Но ее победный голос как-то не сочетался с ее жалким видом и какой-то униженной позой. — Рихард Краузе, — объявила она. — Или, точнее, штурмбанфюрер Рихард Краузе. В 1932 году вступил в НСДАП, с 1935 года — член Объединенных сил СС. Он носил эту форму по убеждению. С 1943 года он штурмбанфюрер. В это время он выполнял особую миссию на территории Польши, Украины и Белоруссии. А теперь посмотрите на этого светловолосого голубоглазого арийца повнимательнее. Ничего не замечаете?

Закончив говорить, с сияющей победной улыбкой она оглянулась вокруг. Это мне вовсе не понравилось. Недавно в вестибюле я почувствовал к ней внезапную, совершенно необъяснимую ненависть, которую я еще не полностью преодолел, хотя в голове у меня все время, пока я находился на кухне, шла непрекращающаяся работа, которая должна была избавить меня от этого. К остатку необоснованной злости по отношению к Марии присоединилась совершенно обоснованная, рационально объяснимая антипатия: ее поведение, ее тон, ее мимика очень злили меня. Затем я бросил взгляд на фотографию, которую она все еще держала в руке, показывая ее нам по кругу, и убедился, что я не ошибался: штурмбанфюрер Краузе был как две капли воды похож на Эда.

Карл коротко присвистнул и глянул на Эда с такой ухмылкой, которая была лишь незначительно злобнее, чем тот взгляд, которым искоса поглядывала на Эда Мария, зато совершенно открытой.

— И вот такие вот правили бы нами сегодня, если бы мы тогда выиграли войну, — насмешливо сказал он, шутливо кланяясь Эду. — Я очень рад встретить живого потомка высшей расы!

Эд заметно вздрогнул, но ничего не сказал. Я видел, как в глазах Марии блеснула радость. Она наслаждалась смущением Эда и казалась удовлетворенной тем, что ее стратегия, по всей видимости, привела именно к этому.

— Ты не представился по фамилии, когда мы встретились в гостинице, — добавила она. — Тебе есть что скрывать? Она положила книгу на стол рядом с Эдом, который все еще молчал, скрестила руки на груди и высокомерно приподняла одну бровь. — Совершенно уверена, что вашей семье есть что скрывать, — уверенным тоном произнесла она.

Эд медленно повернулся к ней и взглянул на нее. Его лицо ничего не выражало.

— Никто не представился полностью, — наконец без всякого выражения произнес он.

Это было неправда. По крайней мере, я, в этом я совершенно уверен, точно представился всем остальным полностью, назвав и фамилию. За остальных я не отвечаю, все они прибыли задолго до меня. Я неуверенно поглядывал то на фотографию, то на лицо Эда. Мария была совершенно права: сходство между нашим раненым пассажиром и эсэсовцем, тесно упакованным в черное кожаное пальто, было потрясающим, почти жутким. И все-таки это могло быть и совпадением. Обвинять Эда только на основании такой