Когда Генрих находился в гостях у графини, они оживленно беседовали, однако всякая попытка волокитства искусно пресекалась.
Генрих вздыхал. Он понял, что забыть эту женщину будет нелегко, и строил планы ухаживания.
Между тем в Париже у Марго близились роды.
Она посещала придворные балы и пирушки, пока до родов не осталось несколько недель, всякий раз появляясь в новой пышной юбке, которые сама ввела в моду. Наконец, решив, что ей нужен домашний покой, распустила слух, будто больна и не может подняться с постели.
Шамваллон вел себя, как взволнованный муж, а Марго, строя тайные планы, плетя интриги, лелея надежду, что родится сын, была счастлива, как в то время, когда собиралась замуж за Генриха де Гиза.
Роды начались в один из апрельских дней, и Марго пришла в восторг, когда в руки ей положили сына. Шамваллон сидел у кровати, и они восхищенно взирали на красное сморщенное существо, плод их страсти.
— Красавец, — сказала Марго. — Мне бы хотелось сделать его королем.
— Это невозможно. Он никак не может быть сыном Наваррского.
— Сын короля не был бы так прекрасен, — рассмеялась Марго. — И я рада, что отец его не Генрих. В отцы своему сыну я не хотела бы никого, кроме тебя.
Шамваллон наклонился и нежно поцеловал ее; однако на душе у него кошки скребли. Одно дело хранить тайну до родов — да и то нет уверенности, что сохранили; а теперь что? Разве скроешь ребенка от любопытных глаз? Долго ли ждать скандала при дворе?
Марго же от радости не думала об осложнениях, и Шамваллон не напоминал ей о них.
Как и всякие гордые родители, они любовались сыном. В тот апрельский день и она, и он были счастливы. На несколько дней или недель можно было забыть о будущем.
Требовалось что-то предпринимать. Слух расползался. Разве можно было скрыть появление ребенка?
Завистливые королевские любимчики зорко следили за Марго. Особенно досаждала она двоим, которых король любил больше всех, и они решили ее погубить. То были герцоги де Жуайез и д'Эпернон. Раньше оба ненавидели друг друга, а теперь объединились против Марго. Вскоре они узнали о ребенке. И собирались разнести эту весть по всему двору.
Надо что-то предпринимать с ребенком, говорил Шамваллон. Нельзя держать младенца в доме и надеяться, что о нем никто не узнает. Нужно отдать его каким-нибудь приемным родителям, и поскорее.
Вначале Марго яростно протестовала. Это ее сын; она его любит, и ей плевать на скандал.
Шамваллон напомнил ей, что Жуайез с Эперноном используют рождение ребенка против нее и в своих интересах. Как поведет себя король, если до него дойдет весть о ребенке?
— При
— Он король.
— Что же, для королей законы одни, для королев другие?
— Это так, любимая.
— Я оставлю маленького Луи при себе, — настаивала Марго.
Вскоре ей пришлось убедиться, что любовник не столь смел, как она.
Марго не видела Шамваллона несколько недель. Все это время она проводила дома с сыном, внушая близким слугам, что, если весть о ребенке просочится, она выяснит, не по их ли несдержанности, — и если окажется так, им придется пожалеть. Слуги знали свою госпожу и не сомневались в этом; она была уверена, что на них можно положиться.
Когда Шамваллон возвратился, вид у него был смущенный.
— Любовь моя, — сказал он, бросаясь перед Марго на колени. — Знай, то, что я сделал, — я совершил ради нас… тебя, меня и ребенка.
— Что ты сделал? — спросила она.
— Ты должна понять, что при дворе уже говорят о ребенке.
— Что ты сделал? — холодно повторила Марго.
— Эпернон решил нас погубить. Мы должны отправить куда-то Луи и какое-то время не видеться. Вот почему я совершил этот шаг.
— Ты ответишь мне, что сделал?
— Зная, что мы с тобой не можем вступить в брак, что против нас готовится скандал, я решил пресечь разговоры… женитьбой.
— Женитьбой? — воскликнула Марго. —
— Во всех отношениях, кроме права называться так, — заверил он ее. — Но, дорогая моя, вот-вот готова разразиться буря. Мне пришло в голову, что будет лучше, если я женюсь.
— На ком? — холодно спросила Марго.
— На Екатерине де Ламарк.
— Дочери герцога Буйонского! Отличная партия, мой друг.
— Мы ведь часто говорили, что, будь у меня жена, скандал окажется не таким громким.
Марго неторопливо кивнула.
— Жена! Вот, значит, где ты провел эти недели. Предавался с ней любви.
И разрыдалась.
— Нет больше ни справедливости на небесах, ни верности на земле, — сокрушалась она. — Похвалялся, что обманул меня. Смеялся надо мной вместе с ней. Утешает меня лишь одно — ее низость будет тебе справедливой карой за совершенное зло.
Шамваллон пытался утешить Марго; он ласкал ее, уверял в вечной любви, говорил, что брак не может повлиять на его чувства к ней; он женился лишь затем, чтобы спасти свою возлюбленную от беды, они оба знают, как король со своими любимчиками ненавидят ее и хотят погубить.
Постепенно обида Марго утихла, и она упала к нему в объятья. Они безрадостно предались любви; потом заговорили о будущем.
Шамваллон советовал срочно найти для маленького Луи подходящих приемных родителей, король только и ждет возможности погубить ее, а легче всего это сделать, нанеся удар по репутации. В любую минуту гвардейцы могут вломиться в дом и обнаружить ребенка.
Марго, уловив суть его доводов, послала за своим парфюмером, человеком, заслуживающим доверия, и его разумной женой. Когда они пришли, она взяла сына и вложила женщине в руки.
— Заботьтесь о нем как о собственном, — сказала Марго. — Нет, еще старательней, поскольку он королевской крови. За свои услуги вы будете получать хорошую плату, я стану часто навещать вас, дабы убедиться, что получаете деньги не зря. Зовут мальчика Луи, фамилию он будет носить вашу, де Во… пока не придет время ее сменить.
В сумерках супружеская пара вышла из дома, женщина несла ребенка.
Шамваллон испытывал облегчение, Марго в глубине души тоже.
Тем временем ухаживание Генриха за Коризандой продвигалось успешно. Коризанду не могла не тронуть его скромность, ведь как-никак он был королем. Генрих стремился понравиться ей и с самого начала старался показать, что не смотрит на нее как на ветреную женщину.
Коризанда, молодая вдова, не была создана для монашеской жизни. Наконец она уступила, и в ту ночь, когда стала любовницей Генриха, он объявил, что счастливее его нет людей ни в Наварре, ни во Франции.
Страсть короля Наваррского с каждым днем усиливалась, наряду с этим приходила — чего не случалось раньше — и глубокая привязанность. Генрих влюбился не на шутку, столь сильное чувство пробудилось у него впервые в жизни.
— Только одно печалит меня, — сказал он Коризанде.
— Скажи, что, и я постараюсь развеять твою печаль.
— Ты бессильна что-то поделать, ma fille, но, как знать, может, окажусь в силах
