которые были столь сильны в юности, по всей видимости, умирали; она начала все более любить свою власть и свою корону.

Когда же Роберта не было рядом, в ней всегда происходила неприятная перемена. Даже Кристофер Хэттон, несмотря на свою красоту, молодость и танцевальный дар, никогда не мог заменить ей Роберта. Я была уверена, что она привлекала к себе Хэттона, чтобы разжечь в Роберте ревность, потому что она должна была осознавать, что в жизни Роберта были иные женщины – сама она никогда не дала ему того, чего должен желать нормальный мужчина от женщины. Она желала показать ему, что только ее приверженность девственности не позволяет ей иметь столько же любовников, сколько любовниц было у него.

По мере того, как я все более и более понимала, сколь важное место в ее жизни и сердце занимает Роберт, мне становилось все более нелегко.

В Уонстеде у Роберта была комната, которую называли Кабинетом Королевы. Роберт любил роскошь и великолепие и соответственно этому был обставлен весь дом, однако помещение, предназначенное специально для королевы, должно было отличаться особой пышностью. Кровать была позолочена и с золотым пологом над ней; на стенах была обивка с позолотой, так что, когда солнце проникало через стекла, вся комната вспыхивала золотом, а зная ее приверженность чистоте, он специально оборудовал для королевы ванную комнату, так, чтобы она могла принимать ванны, когда бывала в Уонстеде.

– Прекрасное место и прекрасная обстановка, Леттис, – говорила королева, – но она многое теряет ввиду отсутствия хозяина.

Она послала к нему гонца с запиской в несколько слов, что она – в Уонстеде, и Роберт прислал ответ, который умилил ее. Она прочитала мне его.

– Бедный Робин, – сказала она, – он вне себя от отчаяния. Ему невыносимо думать, что я – здесь, а его нет под рукой, чтобы заставить всех подданных работать для моего развлечения, чтобы позабавить меня фейерверками. А я вот что тебе скажу: увидеть его – для меня значит более, чем все пьесы, развлечения и фейерверки. Глаза Мои… он говорит, что узнай он о том, что я направляюсь сюда, он оставил бы Бакстон, невзирая на то, что скажут врачи. Я знаю: он бы так и сделал.

И она спрятала сложенное письмо на груди.

Я страстно желала, чтобы она остыла к нему. Я знала, что если мы, наконец, поженимся, последуют страшное отчаяние и страшное негодование со стороны королевы, но было и еще кое-что, что озадачивало меня. Мне думалось, я беременна. Я не могла решить, хорошо ли это или плохо, но я видела в этом шанс на брак.

Я бы не желала еще одного аборта. Последний так сильно повлиял на меня, что я удивилась самой себе: это была незнакомая мне сторона моей натуры. Я очень любила детей, и мои дети значили для меня более, чем я сама предполагала вначале; когда же я думала о детях, которые у меня будут от Роберта, я была совершенно счастлива. Но если нам предстояло завести с ним детей, то пора было начинать.

Министры королевы постоянно намекали ей на отсутствие наследника и уговаривали выйти замуж. Они убеждали, что если она выйдет замуж немедля, то у нее еще есть шанс дать стране наследника. Ей было сорок пять лет. Конечно, это был нелегкий возраст для того, чтобы выносить ребенка, однако ее тело было в хорошей форме. Она никогда не перегружала свой организм перееданием и алкоголем, она регулярно занималась спортом, она танцевала так, что все танцоры меркли перед ней, она ездила верхом и ходила с неутомимой энергией, в ней была сила и душевная, и физическая. Они полагали, что пора уже было бы выйти замуж.

Вопрос этот был очень деликатным, и немногие решались обсуждать его с королевой, так как если она понимала это как намек на то, что она более немолода, она впадала в ярость. Поэтому эти переговоры и эти расследования.

Начались дипломатические переговоры с Францией. Герцог д'Анжу стал королем Генри III, а его младший брат, герцог д'Алесон – искателем руки королевы. Он унаследовал от брата его титул. Герцог был неженат, и, несомненно, его мать, Катерина Медичи, полагала, что корона Англии будет большой честью для ее сына и для Франции.

Когда он делал предложение руки прежде, Елизавете было тридцать девять лет, а герцогу – семнадцать, однако разница в летах не смутила королеву. Не смутит ли она ее сейчас, когда герцог стал более зрелым и, как я слышала, вполне опытным с женщинами мужчиной, а королеву старательно подталкивают к браку?

Меня всегда крайне удивляло, какое возбуждение вызывал в королеве разговор о браке. Это была всегда изумлявшая меня сторона ее натуры: в то время, как она могла бы иметь мужем любого принца Европы или красивейшего мужчину Англии, которого она любила, в ней вызвало восторг предложение руки со стороны юного, обладавшего совсем небезупречной репутацией французика с неважной внешностью! Она была фривольна, как юная девушка, и вела себя в подобной манере. С годами она стала еще более кокетлива и требовала себе беспрерывных и грубых комплиментов; она болтала о рюшах, кружевах, платьях и лентах с таким упоением, будто это были важные государственные вопросы.

И если бы все не знали ее как искусного дипломата, хитрого правителя, каким она и была, то она могла бы показаться пустышкой, глупейшим существом, недостойным короны.

Я пыталась понять ее, Я знала, что у нее не более намерений выйти замуж за д'Анжу, чем за любого иного претендента. Единственный, за кого она всерьез могла собраться бы замуж – это Роберт Дадли. Она сама себя околдовывала мыслью о замужестве, она представляла себя замужем за определенным мужчиной – за Робертом, я полагала, – но все это были фантазии: она никогда не решилась бы на это в реальности. Свадебная карета, все время маячившая в ее воображении, была лишь миражом. Может быть, это происходило оттого, что ее мать, выйдя замуж за короля, заплатила за это своей жизнью. Я никогда до конца не понимала ее мотивов. Это было похоже на ребенка, который страшно боится темноты, но все же, затаив дыхание, слушает кровавые и страшные истории о преступлениях, творящихся во тьме, и молит, чтобы ему рассказывали еще.

Мне нужно было видеть Роберта, чтобы сказать ему, что я жду ребенка, потому что я была уверена в этом. Если он не хитрил, уверяя, что намерен жениться на мне, то теперь настало время доказать это. Я не смогу оставаться при дворе незамужней и беременной. У королевы был острый взгляд, а в последнее время она наблюдала за мной все более пристально.

Однако на время переговоров с Францией ее внимание было отвлечено от ее приближенных. Хотя те, кто знал ее получше, понимали, что у нее не было истинного намерения выйти замуж за герцога; в стране росли ожидания бракосочетания королевы. Те же, кто в силу своего положения ничего не опасались, прямо говорили, что королеве следует перестать играть в замужество и обманывать саму себя. Брак с французом будет означать сдачу власти ненавистным французам, полагали другие.