нас, к Рубикону войны, и нужно было твердо сделать шаг вперед». Этого требовали интересы нашей Родины» [866].
Для этого было достаточно с санкции правительства страны (то бишь — Сталина) передать в округа сигнал или шифрованную телеграмму за подписью народного комиссара обороны, члена Главного военного совета и начальника Генерального штаба Красной Армии следующего содержания: «ПРИСТУПИТЬ К ВЫПОЛНЕНИЮ ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ 1941 ГОДА»
Но такой шаг так и не был сделан. Почему? Почему наши войска в приграничных округах оказались подставлены под внезапный удар врага? Почему бойцы и командиры в 4 часа утра 22 июня были разбужены разрывами немецких снарядов и бомб?[155]. Даже немцы были удивлены беспечностью русских.
Возникает естественный вопрос, знало ли политическое и военное руководство страны о конкретной дате нападения немцев? Как оно расценивало явное усиление разведывательной деятельности с их стороны? Ведь немцы действовали предельно нагло: за 20–21 июня немецкие самолеты 60 раз нарушили воздушную границу СССР. Советские пограничники с 1 по 10 июня 1941 г. задержали 108 вражеских лазутчиков и диверсантов [867]. И таких данных, поступающих из различных источников и свидетельствующих о явной подготовке немцев к нападению в ближайшие дни, было много, но когда и кому они были доведены, установить трудно. К сожалению, на многих донесениях, опубликованных в сборнике документов НКГБ, нет не только резолюций руководящих лиц, но и пометок об их прочтении [868].
18 июня 1941 г. на Украине был задержан перешедший границу немецкий фельдфебель, который на допросе показал, что в четыре часа утра 22 июня немецкие войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германской границы. Свое заявление он повторил командиру 15-го стрелкового корпуса полковнику Федюнинскому, который подробно рассказал об этом в своих воспоминаниях. На вопрос, почему он перешел на советскую сторону, фельдфебель ответил, что в пьяном виде ударил офицера. За это ему грозил расстрел. Он и решил перебежать границу, тем более что он всегда сочувствовал русским, а его отец был коммунистам. Видя сомнения Федюнинского, немец добавил: «Господин полковник, в пять часов утра двадцать второго июня вы меня можете расстрелять, если окажется, что я обманул вас». На доклад комкора командующий 5-й армией генерал-майор танковых войск М.И. Потапов по телефону ответил: «Не нужно верить провокациям! Мало ли что может наболтать немец со страху за свою шкуру» [869]. Дату нападения — 22 июня — называли и диверсанты, захваченные пограничниками во второй половине июня. Характерно, что их засылали на короткий срок — на 3–4 дня.
21 июня стало известно, что немецкие корабли, находившиеся в портах Советского Союза, 20–21 июня вдруг срочно вышли в открытое море. Так, накануне в рижском порту находилось более двух десятков немецких судов. Некоторые из них только что начали разгрузку, другие находились под погрузкой. Несмотря на это, 21 июня все они подняли якоря. Начальник рижского порта на свой страх и риск запретил немецким кораблям выход в море и позвонил по телефону в Наркомат внешней торговли, запросив дальнейшие указания. Об этом было сразу доложено Сталину. Опасаясь, что Гитлер может использовать задержку немецких кораблей в целях военной провокации, Сталин немедленно приказал снять запрет с выхода кораблей в открытое море [870].
В последнем издании мемуаров Жукова 2002 г., где восстановлены купюры, сделанные в первых из них, по поводу даты нападения маршал утверждает:
«Сейчас бытуют разные версии по поводу того, знали мы или нет конкретную дату начала и план войны. Генеральному штабу о дне нападения немецких войск стало известно от перебежчика лишь 21 июня (здесь и далее выделено нами. — Авт.), о чем нами тотчас же было доложено И.В. Сталину. Он тут же дал согласие на приведение войск в боевую готовность. Видимо, он и ранее получал такие важные сведения по другим каналам ‹…›»[156] [871].
Между тем, авторы весьма компетентного труда «1941 — уроки и выводы», созданного под эгидой Генерального штаба, не подтверждают слова маршала:
«С поступлением непосредственных данных из разных источников о нападении на нашу страну нарком обороны и начальник Генерального штаба вечером 21 июня предложили Сталину направить в округа директиву о приведении войск в полную боевую готовность. Последовал ответ: «Преждевременно», а до начала войны оставалось не более 5 ч. [асов]» [872].
Таким образом, несмотря на явные и неопровержимые данные о непосредственной готовности немцев к нападению, Сталин так и не решился на ввод в действие плана прикрытия госграницы. Дело в том, что с получением распоряжения на этот счет соединения и части, не ожидая особых указаний, из районов сбора по боевой тревоге выдвигаются к госгранице, в назначенные им районы. Одновременно с подъемом частей по боевой тревоге начинался перевод их на штаты военного времени, для чего требовалось осуществить мероприятия по отмобилизованию. И, главное, планом прикрытия госграницы предусматривалось нанесение ударов силами авиации по целям и объектам на сопредельной территории! Жуков тогда не мог в своих мемуарах рассказать все об этом из соображений секретности.
Вариант же, при котором можно было бы занять войсками полосу прикрытия и привести войска в боевую готовность к отражению возможного внезапного удара противника без проведения мобилизации и нанесения ударов по сопредельной территории, не был предусмотрен. Не было установлено и никакой промежуточной степени готовности для армий прикрытия, чтобы иметь хотя бы часть войск; способных немедленно приступить к выполнению боевых задач. Тем самым наши военные руководители стали заложниками собственного плана, исходившего из устаревших взглядов на начальный период войны, который предусматривал только один вариант действий при развязывании войны агрессором. Пришлось импровизировать, чтобы снять возникшее противоречие: привести войска в возможно более высокую степень боевой готовности к отражению возможного внезапного нападения противника, одновременно исключив осуществление мероприятий, которые могли бы дать немцам предлог для развязывания войны. По словам Жукова, он и Тимошенко настаивали на приведении всех войск приграничных округов в БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ. Но Сталин предложенный проект отверг, сказав, что, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. А в доложенный ему более короткий текст директивы внес еще какие-то поправки. Какие — не ясно, так как неизвестны ни первичный проект директивы, ни ее более короткий вариант до внесения поправок вождем.
Поражает противоречивость подписанного военными текста директивы: войскам БЫТЬ В ПОЛНОЙ БОЕВОЙ ГОТОВНОСТИ, а части ПРИВЕСТИ В БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ. По поводу этого противоречия многие исследователи и историки спорят до сих пор. В связи с этим есть смысл рассмотреть содержание термина «полная боевая готовность». Под полной боевой готовностью ныне понимается состояние наивысшей степени боевой готовности войск, при которой они способны немедленно (или в установленные сроки) приступить к выполнению боевых задач. К сожалению, в 1941 году в Красной Армии, в отличие от Военно- Морского Флота, четкой системы боевых готовностей по мере их наращивания тогда не было установлено[157]. И полная боевая готовность в то время никакими документами не предусматривалась, а ее содержание нигде не было расписано. Судя по всему, в Красной Армии в то время различались следующие степени готовности: мобилизационная, при которой войска, укомплектованные по штатам мирного времени, несут службу по законам этого времени и готовы к отмобилизованию[158], и боевая, содержание которой было подробно расписано в порядке действий войск при подъеме их по боевой тревоге. При этом боевая тревога объявлялась по двум вариантам: без вывода всей матчасти и с выходом части в полном составе. В последнем случае соединения (части) выходили в районы сбора (сосредоточения) с последующим занятием назначенного участка (подучастка) прикрытия в готовности выполнить боевые задачи только при получении шифротелеграммы (кодограммы): «Командиру № корпуса (дивизии). Объявляю тревогу с вскрытием «красного» пакета. Подписи». Но такое распоряжение командующий армией (командир корпуса) опять-таки мог дать ТОЛЬКО по получении соответствующей шифротелеграммы Военного совета округа о вводе в действие плана прикрытия.
Фраза, приведенная в директиве:
