на кораблях переправленный в британскую колонию Северная Родезия в 1905 г.
Машотлане получил воспитание в лагере Себитуане, где особого уважения к человеческой жизни не питали. Он еще не достиг полного расцвета, и мы не заметили на его открытом лице никаких признаков тех дурных влияний, которые воздействовали на его ум с самого детства. Однако глаза туземцев оказались более зоркими; наши люди выразились о нем следующим образом: «Он пил человеческую кровь, – это видно по его глазам». Он не чинил больше никаких трудностей в отношении м-ра Болдуина. Но через неделю после нашего ухода он серьезно ранил одну из своих жен, ударив ее по голове своей булавой с наконечником – рогом носорога. Так как она принадлежала к хорошей семье, то она ушла от него. Позднее мы встретили ее и еще одну его жену на пути внутрь страны.
На несколько миль вокруг водопада земля усеяна агатами. К сожалению, поверхность большинства из них повреждена из-за почти ежегодных пожаров, когда выгорает сухая трава. Наши люди были восхищены, когда услышали, что они вполне могут заменить кремень в мушкетах; это, а также новое представление о ценности золота (далама) и малахита, которое они приобрели в Тете, заставило их понять, что мы были не совсем дураками, когда поднимали камни и рассматривали их.
Глава XIII
В гостях у Секелету
Двигаясь вверх по реке, мы переправились через Леконе в месте ее впадения, примерно в 8 милях выше острова Калаи, и пришли в деревню, расположенную против острова Чунду. Вождь ее, Намбоуэ, – один из матабеле, или зулусов, который должен был бежать к макололо, чтобы спастись от гнева Моселекатсе. Когда мы разговаривали, вышли его шесть красивых жен и сели позади него. У него только двое детей.
У береговых племен беглеца почти всегда продают, но здесь он сохраняет то же положение, которое имел в своем родном племени. Дети пленников пользуются теми же правами, как и дети данного племени. Достопочтенный Т. М. Томас, миссионер, который живет теперь с Моселекатсе, утверждает, что такая же система практикуется и среди зулусов, или матабеле. Он говорит: «Африканский невольник, захваченный племенем при набеге, начинает сразу пользоваться привилегиями сына этого племени; так его и называют. Он относится к своим новым хозяину и хозяйке с уважением, как к родителям. Он не только является почти равным своему хозяину, но может безнаказанно уйти от последнего и идти куда угодно в пределах данного княжества; хотя он крепостной или слуга, его положение, особенно во владениях Моселекатсе, не является рабством в чистом виде, ибо, благодаря старанию и прилежанию, он сам может стать хозяином и даже более богатым и могущественным, чем тот, кто взял его в плен».
Обычай, существующий у этого народа, продавать по возвращении из набега друг другу пленных за зерно или скот может создать представление, что рабство существовало во всей полноте среди коренных африканцев. Однако м-р Томас, наблюдавший, как это часто случалось и нам, эту систему в действии, совершенно правильно замечает: «Африканский хозяин не требует ни точности, ни быстроты, ни напряжения, как это делает европейский. В Европе трудностью является недостаток времени; в Африке – незнание, на что его употребить». Если не принимать во внимание ужасную растрату человеческих жизней, которая имеет место при набегах, рабство среди туземцев не является таким отвратительным, каким оно всегда бывает, если рабовладельцы – европейцы. Может быть, это нехорошо, что путешественник тоскует по родине и его мысли постоянно возвращаются от условий и обстоятельств жизни бедняков на чужбине к положению одиноких на родине, но это неизбежно. Когда видишь, с какой легкостью могут существовать здесь самые низшие классы населения, нельзя не вспомнить с грустью, как трудно живется нашим беднякам, с каким робким усердием ищут они работы и как жестока борьба за существование. И в то же время громадные пространства этой прекрасной земли остаются ненаселенными и не используются для той благодетельной цели, которая была предначертана их создателем.
Мы провели воскресенье 12-го числа в деревне Мол еле, высокого старого батока, гордившегося тем, что он был прежде большим любимцем Себитуане. По пути сюда мы проходили через лес, изобиловавший всякой дичью. Слоновые бивни, поставленные на могилах в виде надгробных памятников, теперь гниют, а черепа, которые батока раньше ставили на шестах для украшения своей деревни, не заменяемые новыми, рассыпаются в пыль. Здесь стал явным голод, о котором мы слышали: люди Молеле, чтобы добыть пищу, выкапывали в болотах корни тцитла и вырезали мягкую сердцевину из пальмовых деревьев.
Из деревни, расположенной на склоне поросшего лесом холма, открывается широкий вид на обширные луга и болото, лежащее на берегу реки. В этих низинах пасутся в безопасности стада буйволов и антилоп; тут же рядом поросшее тростником болото, где они могут найти убежище в случае приближения опасности. Выше изобилуют красивые маленькие тианьяне, или уреби, а стада синих или пестрых гну (Katooblepa gogon) забавляли нас своими фантастическими прыжками. Нам никогда не удавалось подманить их к себе, размахивая красным платком, как это рекомендуется. Возможно, красный цвет приводит их в ярость только в том случае, если они ранены или их преследуют. Стада лече, или ле-чуэ, оживляют теперь луга; они и их младшие братья, грациозные поку, поменьше и с более округленными формами, несутся наперегонки к травянистым болотам. Мы пробовали назвать поку в честь покойного майора Вардона, благородного африканского путешественника, но вполне подготовлены к тому, что какой-нибудь ищущий славы Нимрод предпочтет, чтобы его собственное имя было увековечено для потомства на спине этого козла.
На полпути между Табачу и великим водопадом реки начинают течь на запад. С другой стороны они текут на восток. Вокруг Каломо поднимаются вверх, подобно башням, большие круглые массы гранита, несколько напоминающие старинные замки. Местность представляет собою высокое плоскогорье; наши люди знали и называли нам различные равнины, по которым мы проходили.
13-го мы встретили отряд людей Секелету, который сам находился в это время в Шешеке. О нашем приближении было сообщено, и эти люди были посланы, чтобы спросить у доктора, какова должна быть цена лошади. Они должны были заплатить столько, сколько он скажет, и ни копейки больше. Им ответили, что, поскольку они уже дали девять больших клыков за одну лошадь до прихода доктора, гриквы[35] будут, естественно, считать цену установленной. Они замечательно забавно и точно изображали чванливого белого, с которым они вели дела и который, как они поняли, старался иметь равнодушный вид. Они намекали, что если человек поднимает голову и чешет бороду, то это может означать не равнодушие, а наличие насекомых. Хорошо, что мы не всегда понимаем то, что говорится о нас. Эти замечания часто бывают не особенно лестны и очень похожи на то, что некоторые путешественники говорят о чернокожих.
После полудня мы расположились лагерем перед большим островом, который называется Мпарира, против устья Чобе. Здесь было множество куропаток, перепелов и цесарок. Вождь макололо, Мокомпа, принес нам богатый подарок и, как обычно, – здесь это считается вежливым, – выразил сожаление, что у него нет молока, так как его коровы не доятся. Мы достали здесь немного меду не имеющих жала пчел, которых батока называют моанди, а другие – кокомат-сане. Мед немного кисловат и очень ароматичен. Этих пчел нетрудно распознать по их привычке жужжать около глаз и щекотать кожу, присасываясь к ней, как это делают обыкновенные мухи. Вход в их ульи представляет собой тонкую трубку из воска; самый улей находится обычно в дупле дерева.
Мокомпа боялся, что племя распадется, и жаловался на положение, в которое они попали из-за проказы Секелету; он не знал, что с ними станется. Мокомпа послал два каноэ, в которых мы должны были подняться до шешеке; на его лучшем каноэ повезли слоновую кость к вождю, чтобы закупить товары у каких-то туземных торговцев из Бенгелы.
Выше водопада гребцы всегда работают стоя. Они гребут длинными десятифутовыми веслами, причем то с одной стороны, то с другой, не нарушая такта.
17-го нас встретил Мочокотса, посланец Секелету. Он снова просил доктора взять слоновую кость и купить лошадь. Доктор снова отказался вмешиваться в это дело.
К Секелету не должен был быть допущен никто, кроме доктора.
Все, кто три года назад болел в Тете оспой, обязаны были вернуться к Мошоботуане, который должен был опрыскать их особым лекарством, чтобы прогнать заразу и помешать ей распространиться среди племени. Мы поручили Мочо-котса сказать Секелету, что оспа давно известна белым людям и что мы даже знаем средство для ее предупреждения; если бы существовала малейшая опасность, мы сами бы первые его предупредили. Почему сам он не отправился к Мо-шоботуане, чтобы тот опрыскал его и прогнал его
