ему, что не в обычаях англичан платить штрафы ни за что ни про что. Не добившись ничего, баньяи спокойно удалились.

Одного вождя баньяи на противоположном берегу зовут Зуда; португальцы перекрестили его за алчность в Иуду. Говоря о нас с одним из людей нашего отряда, он заявил: «Эти люди прошли на своем пути мимо меня и ничего мне не дали; английские ткани хороши, и я пришел за тем, чтобы они меня одели теперь, на обратном пути». Его посланец пришел к нам, бесцеремонно уселся среди нас, когда мы еще не кончили завтракать, и начал разглагольствовать, обращаясь не к нам, а к своему спутнику. Это разъярило макололо, и они ответили: «Английские ткани действительно хороши, и англичане заплатили за все, что съели. Теперь они мирно проходят по божьей земле, не причиняя никакого вреда ни стране, ни огородам, хотя английские ружья имеют шесть стволов и английские пули летят далеко и бьют больно». Впрочем, продолжая держаться левого берега, мы избежали столкновения с этими беспокойными и требовательными баньяи.

В остальной своей части, до Чикоа, кебрабасская тропа проходит вплотную к реке, сжатой скалами. С северо-запада тянутся цепи высоких покрытых деревьями гор, с глубокими, узкими долинами вдоль высохших русел рек или вдоль ручейков. По ту сторону реки эти цепи тянутся дальше в юго-восточном направлении.

Вид отсюда на Кебрабасу великолепный. Выделяющиеся своей формой и крутизной, вырисовываются двое гигантских ворот водопада. Обширные леса еще были одеты в свой зелено-желто-красно-коричневый осенний наряд; эти яркие краски оттенялись серым цветом коры стволов на заднем плане. Среди различных деревьев некоторые выделялись своим новым убором из свежих светло-зеленых листьев, как будто зима была для них весной. Яркое солнечное освещение этих горных лесов и постоянно меняющиеся формы теней, отбрасываемых скользящими местами по небу облаками, еще увеличивают красоту пейзажа, который прекрасен и так.

Согласно нашим наблюдениям, скалы и пороги Кебрабасы должны быть препятствием для навигации при низком уровне воды в реке. Но поскольку вода в ущелье поднимается во время разлива перпендикулярно на 80 футов, возможно, что в это время здесь можно провести пароход в верхнюю Замбези, когда все пороги покрыты водой. Самый большой водопад, Морумбва, имеет высоту падения воды всего в 20 футов на протяжении 30 ярдов; он должен совершенно исчезать, когда вода поднимается на 80 футов. Макололо, работавшие на пароходе, не жалели, что мы его оставили внизу, так как им страшно надоело рубить дрова для ненасытных топок нашего «Астматика». Мбиа, который был несколько ленив, воскликнул на ломаном английском языке: «О, Кебрабаса хорошая, очень хорошая: она не пропускает судов к Секелету, а то пришлось бы очень много работать, рубить дрова; Кебрабаса очень хорошая!»

Рассказывают – и считают это достоверным, – что однажды португалец по имени Хосе Педра, которого туземцы называли Ньяматимбира, начальник или капитан Зумбо, предприимчивый и не отличавшийся человечностью, желая убедиться, является ли Кебрабаса доступной для навигации, привязал двух невольников к каноэ и пустил каноэ из Чикоа на Кебрабасу. Поскольку ни рабов, ни каноэ никто больше никогда не видел, его превосходительство решил, что Кебрабаса недоступна для навигации. Однако однажды у одного купца внезапно разлившаяся река унесла большое каноэ, которое было найдено позднее ниже по течению. Больше же всего нас удовлетворило сообщение старого Сандиа, который заявил, что во время разлива Кебрабаса становится совершенно гладкой, и он часто видел ее такой.

7 июня 1860 г. мы вышли из тянущихся на расстояние в 35–40 миль Кебрабасских гор на равнины Чикоа. Переходы мы делали все время короткие. Из-за холодных ночей многие из наших людей стали сильно кашлять, а простуда в этих местах почти неизбежно переходит в лихорадку.

У Чикоа Замбези внезапно разливается и принимает такие размеры и вид, как у Тете. На левом берегу, недалеко от этого места, мы обнаружили большую угольную жилу, выходящую на поверхность.

На своем пути мы встречали иногда путников-туземцев. Отправляющиеся в далекое путешествие несут с собой спальную циновку и деревянную подушку, горшок для приготовления пищи и мешок с мукой, трубку и кисет с табаком, лук со стрелами и две небольшие палки, длиной в 2–3 фута, для разведения огня в случае, если придется заночевать вдали от человеческого жилья. Сухое дерево всегда имеется в изобилии, а огонь они добывают следующим образом. В одной из палок делается прорез (эта палка должна иметь несколько трухлявую сердцевину). Затем продырявленная палка кладется горизонтально на землю на лезвие ножа. Разводящий огонь садится на корточки; большими пальцами ног он упирается в концы палки, чтобы удерживать ее неподвижно. Затем он берет другую палку, которая должна быть из очень твердого дерева и с тупым концом, вставляет ее в дырку под прямым углом и начинает вертеть эту вертикально стоящую палку, двигая взад и вперед ладонями, подобно тому, как это делается при сверлении, нажимая в то же время вниз. Примерно через минуту от трения загораются частицы трухи в пробуравленной палке. Они скатываются подобно горящим уголькам на лезвие ножа, а потом их подносят к щепотке сухой травы. Огонь осторожно раздувают, размахивая травой в воздухе. Добывать огонь таким способом – тяжелая работа для рук, так как от вращения палки с одновременным нажимом вниз на мягких ладонях быстро делаются мозоли.

К этому времени мы оказались в местах, где изобилуют львы, и наши люди стали более тщательно устраивать наш лагерь на ночь. Белых людей они помещают в центре лагеря, как привыкли делать это в отношении вождей; Каньята, его люди и два осла располагаются справа от нас; отряд Туба Мокоро, состоящий из уроженцев башубиа, помещается впереди; Масакаса и люди Сининьяне из племени батока – слева, а сзади разводят свои огни шесть человек из Тете. При расположении своих костров они следят за тем, чтобы дым их не доносился ветром нам в лицо. Как только мы останавливаемся, они выбирают место для нас, а потом располагаются сами в обычном порядке и складывают свои грузы. Люди попеременно нарезают сухой травы и устраивают для нас из нее постели, причем или выбирают для них ровное место или выравнивают его мотыгой. Затем те, в обязанности которых входит нести наши постельные принадлежности, приносят наши ковры и подушки и кладут три ковра в ряд на траве: в середине – для д-ра Ливингстона, справа для д-ра Кэрка и слева – для Чарльза Ливингстона. У изголовья аккуратно кладутся наши чемоданы, винтовки и револьверы, а у наших ног разводится огонь. У нас нет ни палатки, ни каких- либо других покровов, кроме ветвей дерева, если нам случалось лечь под деревом. Листья и ветки дерева образуют очень красивый рисунок на фоне покрытого звездами и освещенного луною неба.

Звезды первой величины имеют названия, заключающие одно и то же понятие в очень многих странах. Венеру здесь при ее восходе вечером называют Нтанда – старшая или перворожденная, – а в другое время – Манджика, что значит «перворожденная утра»; ее блеск, когда она сияет одна, настолько силен, что она бросает тени. Сириус здесь называют Куэуа Усико – «ведущий ночь», так как считается, что он ведет за собою всю ночь. Насколько нам известно, луне в этих местах злого влияния не приписывается. Мы лежали и смотрели на нее до тех пор, пока сладкий сон не смежит наши веки, и это не приносило нам никакого вреда. Четыре или пять наших людей заболели в Тете лунной слепотой, хотя и не спали там под открытым небом. Они были настолько слепы, что товарищи должны были подносить их руку к общему котлу за едой. У них на родине это заболевание неизвестно. Когда наши потомки узнают, что именно, кроме запаха гнили, вызывает лихорадку и что, кроме луны, вызывает лунный удар, они будут испытывать к нам сожаление по поводу нашей тупости.

Наши люди нарезали для себя травы очень немного. Они спят в фумбах, или спальных мешках из пальмовых листьев 6 футов длины и четырех ширины, зашитых с трех сторон; одна сторона оставляется открытой. Ими пользуются для защиты от холода, сырости и москитов. Влезают в них так, как это делали бы мы, если бы одеяло было прибито к изголовью, ногам и одной стороне кровати. Когда они заберутся в свои фумбы, у костров ничего не видно, кроме мешков. Иногда двое людей спят в одном мешке, который оказывается тогда набитым очень плотно.

Матонга, один из наших людей, вызвался всегда заботиться о нашем костре; за свои услуги, как здесь принято, он должен получать головы и шеи всех убитых нами животных. Таким образом, кроме тех дней, когда не удается застрелить ничего, кроме цесарок, он имеет обильную пищу. Он терпеливо переносит нашу «дичную» диету в течение нескольких дней, но потом, если мы все еще не убиваем никакого крупного животного, приходит к нам и принимается увещевать нас так же серьезно, как он увещевал льва,