преимущество перед мужчинами, что им не надо бояться копья». Наше первое знакомство с народом Чинсунсе заставило нас думать, что купание неизвестно туземцам; после мы узнали, что купание совершенно обычное явление в других частях страны манганджа.
Мы открыли озеро Ньяса немного раньше полудня 16 сентября 1859 г. Его южная оконечность находится на 14°25 южной широты и 35°30 восточной долготы. В этом месте долина достигает около 12 миль ширины. По обе стороны озера есть горы, но дым от горевшей травы помешал нам в тот раз видеть далеко. Спустя много времени после нашего возвращения с Ньясы, мы получили письмо от капитана Р. Б. Олдфилда, тогда командовавшего кораблем ее величества «Лира». Он писал, что д-р Рошер, предприимчивый немец, который, к несчастью, пал жертвой своего исследовательского пыла, также достиг озера Ньяса, но 19 ноября, т. е. после нашего открытия. Когда он прибыл к озеру, туземцы сообщили ему, что южную его оконечность посетила экспедиция белых людей. Из сравнения дат (16 сентября и 19 ноября) следует, что мы опередили д-ра Рошера больше чем на два месяца. Подобное же сообщение было опубликовано в газетах Капа в виде письма губернатору, сэру Джорджу Грею, от полковника Ригби, консула и политического резидента ее величества в Занзибаре. Эти сведения он получил из показаний слуг д-ра Рошера, которые добрались до побережья.
Неизвестно, где д-р Рошер впервые увидел воды озера Ньяса, так как точное местоположение Нуссеевы, где он жил некоторое время на берегу озера, не выяснено. Он был на расстоянии трех дней пути от Нуссеевы на арабской дороге, на пути к обычной переправе через Ровуму, когда его убили. Убийцы были пойманы одним из вождей, отосланы в Занзибар и казнены. Д-р Рошер скрывал свои открытия, намереваясь опубликовать их в Европе все сразу в прекрасной книге, описывающей его путешествие. Поэтому мы можем только предполагать, что, раз он шел по арабской дороге из Кильвы (Килоа), то вышел к озеру у арабской переправы Нгомбо, поблизости от Ценги, или, может быть, против Кота-Кота-бея. В связи с этим мы ощутили регулярное опубликование наших писем Королевским Географическим обществом как настоящее благодеяние. Благодаря этому устанавливались даты открытий и открытия увековечивались.
Вождь деревни, расположенной недалеко от впадения в озеро реки Шире, старик по имени Мосаука, услышав, что мы сидим под деревом, пришел к нам и любезно пригласил нас к себе в деревню. Он привел нас к великолепному баньяновому дереву, которым, видимо, гордился. Корни дерева образовали над землей род огромного кресла без сиденья. Четверо из нас спали между его подлокотниками. Мосаука принес нам в подарок козу и корзину муки, – «чтобы порадовать наши сердца». Он сказал, что недалеко расположилась лагерем большая партия невольников, которых вели арабы. Эти арабы были в прошлом году в стране Казембе, а теперь возвращались с большим количеством рабов, слоновой кости и малахита. Через несколько минут нас пришли проведать человек шесть начальников этой партии. Они были вооружены большими мушкетами и, на наш взгляд, выглядели порядочными негодяями. По-видимому, они составили себе такое же мнение о нас, так как предложили нам купить нескольких детей. Когда же мы им сказали, что мы англичане, они испугались и ночью ушли. Вернувшись в Конгоне, мы узнали, что корабль ее величества «Рысь» поймал несколько рабов из этой партии, перевозимых на одномачтовом судне; одна женщина сказала нам, что она в первый раз видела нас в деревне Мосаука и что арабы бежали, испугавшись таинственных базунгу.
Это один из главных путей работорговцев изнутри страны. Другие пересекают Шире немного ниже, а некоторые – самое озеро. Мы могли освободить этих рабов, но не знали, что делать с ними дальше. Когда мы встречали людей, которых вели привязанными к палкам, доктору приходилось выслушивать упреки макололо, которые никогда не становятся рабами: «Да, ты называешь нас плохими, но у нас нет желтого сердца, как у этих людей, почему ты не позволяешь нам их передушить».
Веер из перьев
Освободить их и оставить принесло бы мало пользы, так как жители окрестных деревень быстро поймали бы их и продали бы опять в рабство. Вожди племени ман-ганджа продают своих собственных подданных: мы встречали аджава и работорговцев в нескольких высокогорных деревнях; несомненно, их пригласили сюда за рабами. Вожди всегда старались создавать впечатление, что они стыдятся этой торговли, и старались оправдаться: «Мы не продаем много народу: мы продаем только тех, кто совершил преступление».
Как правило, товар для этой торговли составляют низшие слои населения и преступники; поэтому невольники так безобразны. Кроме преступников, продаются, вероятно, и другие, например обвиняемые в колдовстве. Внезапно исчезают иногда сироты, не имеющие друзей, и никто не интересуется, что с ними случилось. Искушение продавать своих подданных особенно велико потому, что в горных районах мало слоновой кости, и часто вождь может купить заграничные товары только на человеческое мясо. Аджава предлагают взамен ткань, медные кольца, посуду и иногда красивых молодых женщин и согласны подвергнуться неприятностям, связанным с тем, чтобы увести ночью тех, кого указал им вождь. Они дают четыре ярда хлопчатобумажной ткани за мужчину, три за женщину и два за мальчика или девочку. Они увозят их к португальцам в Мозамбик, Ибо и Келимане.
Другой источник поставки рабов, – жертвами становятся представители всех слоев населения, но преимущественно простой народ, – часто открывается тогда, когда одна часть племени, побуждаемая жаждой наживы, начинает красть и продавать своих соплеменников. Этим зло не ограничивается. Начинается междоусобная борьба. Более слабая часть племени изгоняется, делается бродячей и так разлагается, что живет грабежом и продажей своих пленников и даже друг друга без зазрения совести. Именно в таком положении находилась часть племени аджава, которую мы встретили первой.
Манганджа оказались более подозрительными и менее гостеприимными, чем племена на Замбези. Им не верилось, что мы действительно пришли в их страну с теми целями, о которых мы им говорили. Они, естественно, судили нас, исходя из тех мотивов, которыми руководствуются сами. Один вождь в долине верхней Шире, испуганный вид которого побудил наших людей окрестить его Китлабовала («меня убьют»), сказал, что и раньше к ним приходили отряды с не менее правдоподобными историями, чем наша, а потом, через несколько дней, набрасывались на них и уводили много людей в рабство. В некоторые деревни в долине нас не впускали, и население не хотело даже продавать нам пищевые продукты. Например, люди вождя Зимики стояли у входа в изгороди из молочая и заявили, что мы не войдем в их пределы. Молодой парень произнес гневную речь, танцуя со своим луком и отравленными стрелами и свирепо жестикулируя перед нашими лицами. Посредине речи его остановил старик, который приказал ему сесть и не говорить таким образом с чужестранцами. Он неохотно повиновался, недоверчиво ворча и весьма многозначительно выставлял вперед свои толстые губы. Мы видели, что женщины покидают деревню. Опасаясь недоразумений, мы, к великому неудовольствию наших людей, решили продолжать наш путь. Макололо были очень злы на туземцев за их негостеприимный прием, а также и на нас, так как мы не позволяли им «задать этим негодяям перцу». «Вот что получается из-за того, что идешь с белыми, – ворчали они. – Если бы мы были с нашим вождем, то ели бы сегодня их коз, а завтра кое-кто из них нес бы наш багаж».
Когда мы возвращались по дороге, которая оставляла в стороне его деревню, Зимика прислал к нам своих людей, чтобы извиниться. Он передавал, что «в то время был болен и его не было в деревне; нас не приняли не по его приказу; его народ не знал, что мы миролюбивые люди».
Спеша обратно к нашим людям, оставленным на судне, мы не могли задерживаться в деревнях, принадлежавших этому вождю; но местные жители следовали за нами с различными товарами для продажи и приглашали нас остановиться и провести с ними ночь. «Неужели нам придется терпеть, чтобы о нас говорили, что белые люди прошли через нашу страну, а мы их и не видели», – говорили они.
Мы остановились у ручейка, чтобы удовлетворить этих любителей редкостей. Мы показались им скорее красными, чем белыми. Наша одежда делала нас в их глазах неуклюжими. Голубые глаза кажутся им дикими, а рыжая борода – ужасной.
Судя по количеству стариков, которых мы видели в высоких районах, а также по тому, что мы чувствовали себя здесь сильнее и в умственном, и в физическом отношении, чем на низменности, мы сделали вывод, что климат здесь здоровый, и наши соотечественники могли бы вести здесь здоровую жизнь. Жизнь здесь могла бы быть для них и выгодной, если бы они побудили массы трудолюбивых местных жителей возделывать хлопок, буазе, сахар и другие ценные продукты для обмена их на товары европейского производства, одновременно внушая им, как поучением, так и примером, великие истины нашей святой веры.
