Знаешь, что ответил ему Матисс?

Я помотал головой.

— Он сказал: «Это не женщина. Это живопись».

Фидорус отошел, чтобы еще раз проверить расстановку в макете. Я видел, как он слегка подправил наклон вентилятора и постучал по его проволочной клетке шариковой ручкой, внимательно прислушиваясь к звуку.

— Так, значит, вы… — сказал я, — создаете женщину?

— Да, и притом используя минимум средств. Мы создаем женщину, а не живопись. — Доктор поднялся и отряхнул свои брюки. — Все это барахло надо рассматривать как своего рода техническое обеспечение эксперимента, в результате которого женщина, когда мы ее завершим, должна стать реальной. Ты был когда-нибудь на стереосеансе?

— Что?

— Ты видел стереокино?

— Ну да.

— А специальные очки снимал? Ведь тогда эффект пропадает, верно?

Я кивнул.

— У нас он не должен пропасть. Мне нравились эти фильмы, там было над чем подумать. Кстати, свои вещи ты можешь положить здесь.

Фидорус потянулся к моему рюкзаку и бросил его в один из ящиков «Орфея». Я смотрел, как он возится с ним, передвигая в ящике то в один, то в другой угол, пока, на его взгляд, рюкзак не улегся должным образом. Казалось, у Фидоруса в голове была встроена коробка передач и он произвольно переключался с отшельника на ученого, затем на философа или на восторженного юнца. Сколько этих образов скрывалось под копной волос Трея Фидоруса? Эта мысль сильно беспокоила меня. Благодаря инструкциям Первого Эрика я стал довольно хорошо разбираться в людях, но этого человека я совершенно не мог раскусить.

— Так, хорошо, — сказал Фидорус, глядя на меня с улыбкой. — А что у нас в этом пакете?

— Диктофоны.

— Отлично! Думаю, мы поместим их… вот сюда. — Пластиковый пакет отправился в картонную коробку поменьше. — И… да. — Он похлопал себя по карманам, достал кисточку для каллиграфии, которую давал мне накануне вечером, и осторожно положил ее рядом с ноутбуком Никто. — Так, пока, думаю, сойдет. Да, сойдет. Ладно. Оставайся здесь, а я пойду и посмотрю, где там прячется Скаут, и заодно поищу якорь.

— Хорошо, если я вам пока не нужен, то, может, поработаю немного над кодом ЙЦУКЕН?

— Нет. — Выходя за контур макета, он указал на стакан, который я все еще держал в руке. — Вот твоя первоочередная задача. Ты должен выпить эту воду, если хочешь, чтобы все сработало как надо. Понятно?

— Конечно. Постараюсь.

— Хорошо. — Уже ничем здесь не связанный, он устремился к двери. — Хорошо. Ты занимайся водой, а мы позаботимся о лодке.

Я поднял воротник куртки. Теперь я был один. В пустом помещении смутно пахло пыльными коврами. Кроме того, здесь было очень тихо, и мои шаги отдавались по пространству бетонного пола.

Но на самом деле я был не один, не так ли?

— Что ж, я рад, что ты не обращаешь на это особого внимания.

Иэн, лежа на облюбованной им картонной коробке, поводил ушами, прислушиваясь ко мне, но глаз не открывал.

— Но почему ты решил сюда спуститься? Здесь же холодно.

Его ухо пару раз дернулось, затем снова медленно опустилось вперед, небрежно давая мне понять, что разговор окончен — тема закрыта.

— Чудесно.

Я накрыл стакан с бумажками ладонью и пару раз его потряс, как трясут шейкер для коктейлей. При каждом движении бумажные полоски издавали приглушенное шуршание, но ничего не менялось. Я подошел к стене и уселся, прислонясь к ней, на полу. Посреди всего этого серого пространства безмолвно стоял «Орфей». Я едва различал, как под пушистой шерстью тихонько поднимаются бока Иэна, — казалось, в этом мире его ничего не заботило.

Я сделал глубокий вздох, которого никто не мог услышать. События и происшествия последних суток сложили в моем усталом мозгу запутанную головоломку, на разгадывание которой у меня больше не было сил. Сонный и отрешенный, глядя на все это как бы со стороны, я думал о том, что скоро выберусь из подземелья на свежий воздух и забуду все эти странные события, коридоры, сложенные из книг, кипы бумаг и непонятные разговоры. Блуждая у грани сна, я заметил, что думаю о Скаут, о том недолгом времени, что мы были вместе. О том, как пахло ее тело, о том, как она смеялась, о ее взъерошенных волосах, о том, как соприкасались наши пальцы, как мы держались за руки, когда шли по темным узким коридорам. Эти воспоминания причиняли мне боль, и я оттолкнул их от себя. Если я действительно вернусь обратно в мир, я снова останусь в обществе одного Иэна и мне будет там одиноко. Эта мысль пробежала по моему телу холодной маленькой волной. Может, я смогу поговорить с ней? Может, сумею сказать: «Конечно, я понимаю, почему ты так поступила» — и извиниться за то, что вел себя так глупо, и может, все снова станет как прежде, когда мы были… Кем? Когда мы были… Но я боялся, что она посмеется надо мной или, того хуже, будет со мной снисходительно добра и вежливо объяснит, что, мол, ей очень жаль, но я ей был нужен «для дела». И только. Мой сонный разум разыгрывал эту сцену, уплывая меж тем в неведомые края. Что, если я скажу ей о другом, о главном, о том, во что так трудно поверить? О том, что она напоминает мне Клио Аамес. Напоминает? «Давай, скажи это». О том, что она… «Давай, скажи…» — и есть Клио Аамес. Невозможно было придумать что-нибудь более глупое и неправдоподобное, и все же… И все же что-то глубоко-глубоко внутри моего сознания твердило: «Только так ты сможешь собрать осколки окружающего мира и вновь сделать его цельным».

Я уже клевал носом, но усилием воли очнулся и стиснул в руке стакан. Сон чуть было не поборол меня, но в последнюю минуту я успел ухватиться за краешек сознания. В стакане лежали полоски бумаги. Никаких изменений.

— Ладно, — сказал я себе, пытаясь разогреть свой мозг и попытаться — в который раз? — разгадать концепцию воды.

Утро тянулось медленно. Скаут и Фидорус раз за разом возвращались к макету «Орфея», принося с собой новое барахло. Время от времени доктор окликал меня, чтобы спросить, как продвигаются дела, или сообщить о назначении предметов, добавляемых в макет. Стопка книг, обвязанных тонкой цепочкой, стала якорем, ножка вешалки, высовывавшаяся за борт, была кронштейном лебедки, а фонарь, луч которого упирался прямо в потолок, служил мачтой. Они добавили и кое-что другое: новые доски, автомобильные фары, и баллоны с воздухом, и трубку, и маску. Фидорус принес контейнер Иэна и включил его в макет вместе со всем остальным. Скаут сняла свою плотную куртку и работала в одной футболке, убирая волосы за уши только затем, чтобы они выбивались оттуда и падали ей на глаза всякий раз, как она нагибалась. Я, стараясь оставаться незамеченным, смотрел, как она убирает их снова и снова. Между нами словно бы выросла неуловимая стена, и я мог отважиться лишь на взгляды мельком. Один раз она заметила, что я на нее смотрю, и это заставило меня оцепенеть. Скаут быстро опустила глаза, а затем отвела их в сторону, может думая о том же самом, что и я, а может, нет.

Со стаканом у меня ничего не получалось. Часами я смотрел в это скопище спутанных полосок, пытаясь увидеть нечто иное, чем бумагу и слова, но ничего другого не видел, потому что ничего другого там не было.

Пришло время ланча, и я осознал, что с самого утра ничего не ел. Мое тело слишком устало, чтобы особо беспокоиться по этому поводу, но голод напомнил о себе резью в желудке — пятном тупой боли с зеленью по краям. Я не обращал на нее внимания.

Скаут и Фидорус прикатили тележку с поддоном, нагруженную двумя большими черными