Поисками своего кота — вот чем я мог заняться, вот что не требовало никаких размышлений.

Я встал на ноги, контролируя легкое покачивание, вызванное виски Фидоруса. До меня дошло, что мой рюкзак все еще оставался внизу, по ту сторону книжного шкафа, в комнате с бумагами.

«Все по порядку, — сказал я себе. — Забери рюкзак, потом найди Иэна. Это просто».

Я неуклюже прополз назад между полками книжного шкафа, спустился по винтовой лестнице, сошел с нижней ступеньки и оказался по щиколотку в бумагах. Мой рюкзак лежал там, где я его и бросил. Рюкзак Скаут тоже был там — два заплечных мешка, упавшие вместе, лежали бок о бок, и один из них слегка придавливал другой. Я стал пробиваться к ним сквозь бумаги.

Рюкзаки напомнили мне о той близости, что совсем недавно еще была между нами. Я понял, что весь этот мир, наше путешествие через внепространство, все, что произошло за эти два дня, — все это вскоре пропадет, разрушится, исчезнет. «Мы уходим все дальше вперед и уже не вернемся обратно».

Я нагнулся за своим рюкзаком и закинул его за спину, слегка пошатнувшись от удара. Через несколько секунд я взял и рюкзак Скаут, после чего повернулся и пробрался к лестнице.

Ее рюкзак я поставил в одно из кресел с подголовниками, выпил еще немного виски, взял контейнер Иэна, стоявший посреди комнаты, и застыл, взвешивая его в руке.

— Кис-кис, кис-кис-кис. — Я брел по коридору с контейнером в руке. Стены из книг были непрерывны, нескончаемы. Все во мне оставалось расплывчатым, смутным, растрепанным эмоциями. — Кс-кс, кс-кс- кс.

Застекленные шкафы Фидоруса появлялись и исчезали позади. Я не давал себе труда остановиться и осмотреть какой-нибудь из них.

Нигде не было никаких признаков Иэна.

Я подошел к развилке. Второй коридор уходил влево. На самом углу доктор или кто-то другой поставил маленький деревянный стул. Я опустил контейнер на пол и без всяких видимых на то причин решил на минутку присесть.

Я ни о чем не думал. Мой разум был пустым футбольным полем, скованным зимним холодом, в ожидании игрока с мячом. Я бы и сам вышел на поле, но еще не был к этому готов. Я знал, что, стоит мне снова там оказаться, я начну прокручивать в мыслях все, что сказал я, и все, что сказала она. Буду пытаться определить, что могло означать каждое слово в каждой фразе. Заставлю себя проходить через все это снова, снова, снова и снова, и всякий раз каждая подробность этого будет ранить меня так же сильно, как прежде, а мне надо было найти своего кота.

Протянув назад руку, я наугад снял с полки какую-то книгу. Книга оказалась в мягкой обложке и называлась «Отверстие и поверхность». Я праздно полистал ее страницы. Встав на стуле на колени, повернулся и заглянул в щель, которую сделал в стенной полке. Почти прижимаясь глазом к отверстию, увидел, что в темноте гнездятся другие книги, с нечитаемыми корешками. Снова пришло прежнее недоумение. Настолько ли глубоки здесь полки, или же сами стены выстроены из книг? Я всунул «Отверстие» на место.

Я прошагал всего несколько минут дальше по коридору, когда услышал крики.

Кричала Скаут. Крики были не испуганными, но гневными и слишком далекими, чтобы я мог разобрать слова. Я стал вслушиваться. Фидорус что-то кричал в ответ. Где-то впереди разгорался отчаянный спор.

Я застыл на месте.

«Нет, хватит, — сказал внутри моей головы невидимый доктор. — Сегодня ты получил передозировку. Это более чем достаточно для одного дня».

Я вернулся по собственным следам к стулу и пошел по ответвляющемуся коридору, на ходу повторяя: «Кис-кис, кис-кис-кис».

Этот новый коридор оказался более узким, книги в нем, склонявшиеся ко мне ближе, поглощали все звуки. Шум спора позади быстро выветрился из моей головы. Света здесь было меньше. Лампы под простыми белыми абажурами свисали с потолка через недостаточно частые интервалы, так что круги яркого желтого света не соединялись друг с другом. Я гадал, откуда Фидорус берет энергию. Его обиталище, книжное сооружение — чем бы это ни было — казалось гигантским. Я представил себе, как почтальон пытается пробраться через словесные туннели, чтобы доставить счет за электричество, и эта мысль вызвала подобие улыбки.

— Кс-кс-кс, кс-кс-кс.

Я дошел до еще одного пересечения и повернул налево возле ящичков старых литерных форм и пишущих машинок 1930-х годов. Спустя какое-то время я осознал, что вспоминаю о докторе Рэндл, чего уже долгое время со мной не случалось.

Еще одно пересечение, и я снова свернул налево.

— Кс-кс-кс, кс-кс-кс.

Я пытался вспомнить, как звали пса Рэндл. Рустик? Рыжик? Что-то на «Р». Он становился возбужденным, когда чуял запах Иэна на моей одежде, и принимался носиться по оранжерее, лая, как… Я свернул направо. Скорее — тявкая, и ей приходилось запирать его в кухне, чтобы мы с ней могли поговорить спокойно, не опасаясь, что он будет постоянно на нас прыгать. Я чувствовал смутную вину из-за того, что доктор Рэндл могла беспокоиться обо мне, когда поняла, что я исчез. Но что я мог ей сказать? В самом деле, что? Может быть, когда это все кончится, я напишу ей. О чем я ей напишу? Я свернул налево. Расскажу ей обо всем. Пусть думает, что хочет.

— Кс-кс, кс-кс-кс.

Не говорил ли Никто, когда мы были с ним наедине, в старой лечебнице, что-то насчет того, что она пишет обо мне статью? Не благодаря ли этому он меня разыскал? Я вдруг перестал ощущать вину. Работа над научным текстом мало походит на поведение женщины, снедаемой беспокойством об одном из своих пациентов, не так ли? Собственно, если она была настолько уравновешенной, что могла усесться за рабочий стол и писать обо мне — я остановился у двери и полез в карман за ключами — в чисто академическом тоне, то мне, вероятно, не следует зацикливаться на чувстве вины, но…

Но…

Мой мозг переключился и бросился вдогонку за происходящим.

Я посмотрел на ключи, которые держал в руке, затем на дверь перед собой.

На протяжении последних десяти минут я шел как в тумане, позволив своим мыслям плыть по течению, меж тем как тело мое двигалось на автопилоте. Автопилот привел меня сюда. Мое тело действовало инстинктивно? Нет, оно действовало по заученной программе, о которой просто забыл мой разум. Мое тело помнило дорогу к этой двери. К этой сосновой двери с медной ручкой и маленьким замком.

Я снова посмотрел на свою руку, затем пересчитал ключи на колечке: ключ от машины, ключ от входной двери моего дома, ключ, который прислал мне Эрик Сандерсон Первый, — тот, которым я открыл запертую спальню.

На этом последнем ключе я остановился и, стараясь не думать о логическом обосновании, сунул его в замок перед собой.

На пробу.

Клац.

Убрав ключи обратно в карман, я нажал на дверную ручку.

Дверь распахнулась.

Я пошарил по темной стене, ища выключатель.

Щелк.

И шагнул внутрь.

За дверью находилась маленькая аккуратная комнатка. Односпальная кровать с прикрученной над ней к стене книжной полкой, шкаф, комод и письменный стол. Я прикрыл за собой дверь, поставил на пол контейнер Иэна и прислонил к стене свой рюкзак. Под тихим шерстистым покровом щекочущей ноздри пыли в комнате все еще теплился слабый жилой запах — запах сна, дезодоранта, стирального порошка, кожи, волос, пота. Запах человека. Этот запах укоренялся во мне совершенно естественно, такой знакомый и ободряющий, что поначалу я не понял его значения. Когда же я понял, отчего этот запах так мне знаком, я