После еды Дубский вытащил большой блокнот из полевой сумки, с которой не расставался, и стал записывать обряды религиозного праздника касан. Поздней ночью при коптилке он закончил запись, выпил кружку чая и уснул. Утром старик Богдано показал, как просят, счастья у восходящего солнца, как режут свинью. В полдень оба усталые, разморенные жарой, отдыхали под развесистым дубом. Старый шаман прикрыл веки и задремал сидя. Дубский полулежа курил папиросу и обдумывал следующий свой ход. Записей он сделал достаточно, но чувствовал, что старик многое еще скрывает от него. Он мог припугнуть шамана, сила и власть были на его стороне, но он понимал, что тогда старик совсем запрячется, как улитка в панцире, замкнется, и ничем его больше не расшевелишь.

Дубский лениво смотрел на широкий Амур, на дальние голубые сопки. Вдруг он увидел пароход, поднимавшийся против течения, и долго наблюдал за ним. Молчать больше было невыносимо, да и старик мог крепко уснуть.

— Старик! Богдано!

Шаман открыл глаза.

— Пиапон твой близкий родственник? — спросил Дубский.

— Близкий.

— Председатель райисполкома Богдан Заксор тоже?

— Да.

— Почему он председателем райисполкома стал?

— Не знаю, люди подняли, наверно.

— Он был одним из хозяев священного жбана?

— Да, имел право брать священный жбан.

— Может, поэтому стал председателем?

— Может быть.

«Хорошо, все пригодится, — думал Дубский, делая записи. — Что касается Пиапона, будет касаться и председателя райисполкома. Покладистее будут, когда услышат такое».

Дубский закрыл блокног, опять на глаза ему попался пароход. И вдруг ему пришла в голову озорная мысль.

— Богдано, ты великий шаман, все можешь сделать, — продолжал он. — Сможешь остановить, вон тот пароход?

— Люди там, а я человек тоже.

— Ну, останови!

Старик в упор пристально и долго глядел в глаза Дубского и строго проговорил:

— Человек движет пароход, а ему все можно повелеть. Я повелел. Смотри, остановился твой пароход.

Дубский взглянул на широкий Амур и от удивления приоткрыл рот, глаза округлились, как у совы, — пароход застыл на месте. Этнограф поморгал, потом протер глаза платком, встряхнул головой, но пароход по-прежнему стоял на месте, виднелся между развилинами впереди стоящего деревца. Но Дубский не был бы Дубским, если бы растерялся от этой неожиданности.

— Шаман, это советский пароход, он идет по распиеанию, а ты его остановил, — сказял он строго. — Ты будешь в ответе за это.

Старый Богдано презрительно взглянул на него и ответил:

— Тебе, человек с оружием на боку, власть вскружила голову. Тебе дали большую власть, а ты по своему скудоумию не знаешь, как ею пользоваться. Потому играешь. Сурово, несправедливо играешь. Смотри, где твой пароход.

Разгневанный Дубский бросил взгляд на Амур и не нашел парохода на прежнем месте, пароход будто на крыльях перелетел далеко вперед и уже исчезал за дальним кривуном.

«Волшебник, природный гипнотизер», — отметил про себя Дубский, а вслух сказал:

— Собирайся, поедешь со мной в Хабаровск.

— Что взять с собой? — спросил старик, давно догадавшийся, куда клонит его собеседник.

— Одежды немного, денег.

В этот же день Дубский перевез старого шамана в Малмыж, где собирался сесть на пароход.

— Куда поехал, старик? — спросил шамана Митрофан Колычев, случайно оказавшийся на берегу.

— В Хабаровск еду, вот к нему, к названому сыну.

Митрофан позвонил в Нярги и сообщил Хорхою, оказавшемуся у телефона, что старый шаман Богдано поехал в гости к Дубскому.

Холгитон порядком надоел Кирке, он каждый день являлся к нему советоваться, как дальше достраивать медпункт.

— Обыкновенный дом, пятистенный, — в сотый раз повторял Кирка.

— Нет, нэку, дом доктора не может быть обыкновенным, — твердил свое Холгитон, — я был в таком доме, знаю.

— Ты был в городской больнице, там другое…

— Мы не хуже их, у нас не должно быть хуже.

— У нас обыкновенный медпункт.

— Ох, нэку, как ты любишь это слово «обыкновенный». Ничего теперь не может быть обыкновенного, запомни это.

Подходил сентябрь, рыбаки собрались на кетовую путину, а Кирка все еще не решил, остаться ему в Нярги или уехать в другое село. В кругу своей семьи, рядом с ласковой матерью, рассудительным отцом Кирка обретал спокойствие, крепла уверенность в своих знаниях, и ему никуда не хотелось уезжать из-под теплого родного крова и из села, где родился и провел юношеские годы. Дома он принимал больных, выдавал порошки, микстуры, мази и спорил с ними, когда отказывались от сладкого лекарства. Уверенные в своей правоте, больные принимали медвежью желчь или иные домашние средства, потом вызывали шамана. Кирку это не беспокоило, он знал, пройдет немного времени, и его односельчане поверят ему. Конкуренции шамана он не боялся, но его тревожило спокойствие Хорхоя, бездеятельность его.

— Зачем мы недавно жгли еэвэнов, отбирали шаманские бубны? Зачем вывезли священный жбан? — спросил он однажды Хорхоя.

— Тогда так требовалось, — невозмутимо ответил он. — Теперь по-другому, Конституция разрешает. Я думал касан устроить, душу отца отправить в буни, да вот Дубский увез не вовремя великого шамана.

— С Богданом ты советовался?

— А чего советоваться? Голова есть своя, потом Конституция выше Богдана.

— Эх, Хорхой, слишком ты грамотный стал.

— Не такой, конечно, как ты, но ничего; понимаем.

— Ничего ты не понимаешь! Дурак! А еще председатель сельсовета.

— Что председатель? Что председатель? Ругаешь советскую власть? Недоволен? Ты осторожнее, брат, предупреждаю тебя. Газеты читаешь, знаешь, как с врагами народа…

Придет время, и Хорхоя подправят, в этом Кирка не сомневался. Не из-за него он собирался покидать Нярги — замучили его старики и родственники из-за священного жбана, который он вывез из Хулусэна и отправил в Ленинград.

— Не обращай на них внимания, — советовала Каролина Федоровна, — покричат, поругают и скоро забудут.

Кирка соглашался с учительницей, она права, жизнь так стремительно бежит, что скоро все забудут об этом проклятом жбане. Другие интересные дела захлестнут людей. Но как Кирке быть с Мимой, с первой любовью, с ее дочерью? Как глядеть в глаза своей бывшей жене Исоаке? По-прежнему его беспокоят красивые глаза Мимы, каждый раз при встрече с ней он чувствует, как начинает учащенно биться сердце. Заметив ее издали, он обходит ее стороной. Обходит он и Исоаку. Но сколько это может продолжаться? Ему