железным бокам трактора и повторял:

— Сильный трактор, сотню лошадей заменяет.

Трактор произвел впечатление на Хорхоя и Шатохина, и на обратном пути они не раз заводили о нем разговор. Вернувшись в Нярги, Хорхой, позабыв об обиде, с берега прямо явился к Пиапону.

— Дед, отец Богдана трактор купил, — сообщил он.

Изумленный Пиапон только спросил:

— Зачем ему трактор?

— Пни корчевать, землю пахать, лес вывозить.

— Он, наверно, все колхозные деньги на него ухлопал?

— Не знаю.

— Нет, так нельзя, нам рано еще дорогую машину покупать, да и работы для него маловато у нас. Пни корчевать, лес вывозить? Это и лошадьми сделаем. Нет, рано трактор покупать. Ну, расскажи, что у него еще.

Хорхой с Шатохиным подробно доложили об увиденном и проверенном. Выслушав их, Пиапон сказал:

— Итоги надо подбивать в конце года, так и скажи в райисполкоме.

Хорхой пошел домой, встретившая его на крыльце жена сообщила о болезни матери.

— Вернулся, сын? — спросила Исоака, увидев Хорхоя. — Заболела я, сын, отца твоего каждую ночь вижу, плачет он, дорогу в буни не находит. Совсем исхудал, кожа да кости. Надо касан устроить, отправить его душу в буни. Знаю я, ты председатель, тебе нельзя. Но я каменного дюли деда твоего украдкой сохранила, перевезла сюда, спрятала. Теперь, говорят, по Конституции шаманить разрешают…

Исоака не первый раз обращалась с этой просьбой к сыну и совсем лишила его спокойствия. Хорхой не знал, что ему делать. Он недавно жег сэвэнов, отбирал и ломал бубны шаманов, за что схлопотал пулю и его зовут «Дырявое ухо». Как же ему теперь отправить душу отца в буни без шамана? К лицу ли председателю сельсовета организовывать касан? Но он уступил настойчивым просьбам матери. Он наизусть выучил статью Конституции, где говорилось: «Свобода отправления религиозных культов… признается за всеми гражданами». Он упускал только небольшую и, как ему казалось, незначительную часть статьи: «…и свобода антирелигиозной пропаганды…», которая ничего ему не говорила.

— Разрешают, — ответил он, — в новом законе сказано.

— Тогда касан надо делать.

— Надо, только не в селе, на дальних озерах, чтобы никто посторонний не узнал. Если пронюхают, нехорошо мне будет, председатель сельсовета я.

— Ладно, ладно, никто не узнает. Великого шамана тайком привезем, он сам все понимает, он твой дед, — ответила Исоака.

Приезжих было пятеро, возглавлял их этнограф, как он отрекомендовался, Казимир Дубский. Расположились они в школе. Дубский потребовал от Хорхоя, чтобы он обеспечил явку всех няргинцев в школу, назначил время отдельно для мужчин и для женщин. Няргинцы привыкли ко всяким медицинским комиссиям, приезжавшим для обследования легких, глаз и других органов. Врачи охотно помогали всем больным. Но про группу Дубского никто не мог сказать ничего определенного — врачей среди них не было.

— Эти ученые будут тебя измерять, — говорили наиболее осведомленные.

— Чего меня измерять?

— Найдут что измерить, ты же голый будешь.

Пиапон разозлился на Дубского и, встретившись с ним, поссорился.

— Тебе, бездельнику, всегда время есть, а у нас нет времени, нам завтра на кету выезжать надо! — горячился он.

Дубский стоял перед ним прямой и высокий, как столб, с каменным лицом.

— Обзывать меня не надо, я выполняю задание, — спокойно отвечал он, — важное тоже дело. Государственное.

— У меня важнее дело, мы пищу для людей готовим, ты без еды не стал бы работать.

— Не будем спорить, Пиапон. Рыбаки выедут на тони послезавтра или позже, когда мы закончим все исследовательские работы.

— Ты мне план срываешь, я в райком жаловаться буду, я в Хабаровск пожалуюсь.

— Бесполезно, у меня есть документы.

Казимир Дубский по привычке, совсем не желая того, похлопал тяжелой ладонью по кобуре пистолета и стал расстегивать пуговицу кармана.

— Не надо твоих документов, мы давно знаем тебя, — неприязненно глядя в лицо Дубского, проговорил Пиапон.

Он помнил, как Дубский несколько лет назад проявил интерес к Воротину, и тот на несколько месяцев исчез из Малмыжа.

— Только мы никак не поймем, кто ты, — продолжал Пиапон. — Больше ученый или больше НКВД?

— Когда надо — ученый, когда надо — НКВД. Вот сейчас, когда ты меня оскорбляешь, — я НКВД.

— Плохо, Дубский, очень плохо. Человек должен иметь одно лицо, а ты имеешь два лица.

— С вами как обойдешься одним лицом? Вас еще учить да учить надо. У меня еще есть третье лицо, я ваш учитель.

— Не надо нам такего учителя, как ты.

— Это от тебя не зависит, меня партия, советская власть направила к вам. Газеты читаешь? Слышал о расстреле врагов народа? А сколько осталось у них последышей? Надо их выловить? Надо. Вот какое дело, Пиапон. Может, здесь, среди вас, прячется враг народа, ты не знаешь.

— А ты все, конечно, знаешь. Откуда тут враг народа может появиться, от амурской ракушки, что ли?

— Ты еще слепой, Пиапон, как только что родившийся котенок, зря тебя в кандидаты партии приняли. Никакой ты еще не большевик, нет у тебя бдительности.

— В партию не ты принимаешь, — Пиапон слегка побледнел. — Только я знаю, что человек, имеющий три лица, — нехороший человек.

— Пиапон, запомни, наступает время, когда каждый человек будет в ответе за каждое свое слово.

— Раньше мы слова на ветер бросали?

— Раньше было не так, теперь, после разоблачения врагов народа, мы будем по-новому относиться к каждому слову. Понял?

— Кто это — мы?

— Мы. Сам понимаешь. Будь осторожным, Пиапон, предупреждаю.

— Не пугай, Дубский, я старик, отжил свое. Тебя я не боюсь, ничего ты со мной не сделаешь.

— Это еще как сказать.

«Собака, запугать меня решил, — думал Пиапон, когда ушел Дубский. — „Новое время наступает!“ Какое новое время? Врагов расстреляли и правильно сделали. Почему новое время должно наступить? Есть одно, советское, время и новая жизнь, ничего другого нет, собака. „Еще не большевик…“ Росомаха».

Пиапон вспомнил райком и прием в кандидаты партии. Все происходило буднично, без торжественности, казалось, что все райкомовские вместе с Глотовым куда-то спешат, торопливо задают вопросы, подают кандидатскую карточку, жмут руку, — и выходи из кабинета. Пиапон остался недоволен таким приемом в партию. Одно оправдывало Глотова — вступающих было много, со всего района, из каждого села приехали рыбаки, охотники, лесозаготовители, механизаторы.

— Дед, Дубский требует людей, — прервал размышления Пиапона Хорхой.