ей благодатным солнечным лучом после грозы и заключала в себе невыразимые словами обещания. Она была во власти этого взгляда, она дрожала с головы до пят. Все последующие дни она посещала дворец.
Сказать, что Риза-бей улыбался, как небеса после грозы, будет не просто сравнением. Было что-то в этом человеке и от кроткой лани, и от льва. Лев часто рычал, мощно и великолепно. Когда он гневался, все вокруг дрожало, а он, между прочим, снова разгневался, когда луна вошла в новую фазу и снова встал вопрос о его приезде в Париж и об аудиенции в Версале.
Барон де Б. довел до его сведения, что, согласно отработанному этикету, за ним будет послана карета, в которой он должен будет занять место между ним, бароном, слева, и маршалом Матиньоном, справа.
Вот тогда Риза-бей и разразился гневом. Он заявил, что никогда не согласится делить карету с христианином, его религия это запрещает, ибо в противном случае он подвергается риску прикоснуться к этому человеку. Он желал ехать верхом в сопровождении персоны равного с ним ранга. Кроме того, следует подождать, пока луна еще увеличится, чтобы избежать тысячи возможных несчастий.
Начальник протокола того времени должен был проявить большое терпение и склонить короля милостиво повелеть еще раз отсрочить дату церемонии. Король благосклонно согласился. Вспыльчивый посол порылся в своих священных книгах и нашел наконец подходящий день. Весь двор обсуждал эти события, и вот под звуки труб кортеж двинулся по широкой подъездной дороге к Версалю.
В это утро, в восемь часов, перед Большой галереей Версальского дворца собрались придворные. Дамы сидели в амфитеатре.
Среди них была и Аделаида де Леспине, которая с бьющимся сердцем ожидала появления того, кого она любила любовью, переходящей все границы, требующей ее гибели. Она все повторяла эти слова: «Я погибла!» И пыталась сдержать нервный тик, от которого дергался уголок ее губ. Однако ничто еще не было потеряно, любовь ее была для всех секретом. У нее было время взять себя в руки, ведь они даже не разговаривали. Но он уже был ее господином, а она его рабой. Счастливой или несчастной?
Она не смогла бы сказать. Вероятно, и то, и другое, и притом в высшей степени. Накануне она сказала себе: «Я решу это завтра, когда увижу его в Версале. Может быть, он разочарует меня, и мне будет легче отказаться от него. Я всегда видела его только сидящим…» Но поскольку она была неглупа, то признавалась также себе, что первым шагом к отречению должен был бы быть отказ от всяких испытаний и решение избегать его и никогда не искать с ним встречи.
Маленькая графиня закрыла глаза, затем открыла. Перед ней сидели принцессы крови, рядом с ней несколько придворных дам, не особенно важных, как и она сама. Они без умолку болтали вполголоса.
«Что еще случилось? – спрашивала одна из них. – Он опаздывает, он уже должен быть здесь.
– Может быть, он уехал, никого не предупредив?
– Вы знаете, что еще вчера он отказался покинуть Шарантон. Мне сказала об этом баронесса де Б. Когда за ним приехали, он ничего не хотел слышать…
– Из-за луны?
– Нет. Потому что он ждал маршала Матиньона, а тот не приехал.
– Не может быть! С первого его визита он его очень плохо принимал.
– Самое прелестное, что, когда барон де Б. упрекнул его за это, знаете, что он ему ответил? «На что он жалуется? Я же угостил его чаем!»
– Милочка, мадам де ла Рош сказала мне, что он пытался курить свой кальян даже в королевской карете.
– Это еще пустяки. Я знаю от баронессы де Б., что когда барон пришел за ним, то от страха, что ему придется ехать в одной карете с неверными христианами, он вскочил со своих подушек и прыгнул на одну из лошадей, стоявших на террасе, которая к тому же его сбросила. Тогда барон сгоряча взял его за пуговицу костюма и пригрозил все аннулировать, и прием, и аудиенцию, и таким образом его урезонил. Тогда он одним прыжком вскочил в карету, оттолкнув офицеров конвоя, которые упали, а шпаги их взлетели в воздух.
Внезапно в толпе с натянутыми нервами воцарилась тишина, и мадам Леспине прижала руки к коленям, чтобы они не дрожали. Кортеж наконец появился и проехал через галерею.
Впереди шел Агубеджан, который нес на вытянутых руках письмо и подарок от персидского царя, накрытый шелковой тканью, расшитой золотом.
Риза-бей был великолепен в костюме из серебряной парчи, поверх которого свисала длинная шпага. На поясе у него висел также кинжал в ножнах с золотыми насечками.
Когда он приблизился к двери, где его встретил герцог Ноайльский, капитан кордегардии, он взял в руки письмо своего государя и кошачьим шагом двинулся вперед, мягко скользя в своих золоченых туфлях, пока не оказался посредине тронной залы. На возвышении с четырьмя ступеньками сидел Людовик XIV, не в парадном одеянии, но в «домашнем костюме», который был великолепен.
Король снял свою шляпу, но Риза-бей не снял свой тюрбан, его обычаи этого не позволяли. Дофин сидел рядом с его величеством. Поскольку ему было всего пять лет и он считался слишком маленьким, чтобы сидеть с непокрытой головой, волосы его прикрывала шапочка из черного бархата, украшенная драгоценными камнями, но в руках он держал шляпу, что было символическим знаком уважения к послу.
Зала была полна высшими сановниками и множеством послов из всех стран Европы, любопытствующих увидеть лицо коллеги, который казался им таким экстравагантным. Прекрасно владея собой и очень ловко, Магомет Риза-бей поднялся на три первые ступеньки и подал Людовику XIV свои верительные грамоты. Через посредство переводчика король Франции справился о здоровье персидского царя.
Беседа ограничилась обменом любезностями и была короткой. Вскоре кортеж пересек Большую галерею в обратном направлении, и мадам Леспине убедилась, что тот, кого она любит, был не просто покорителем дамских сердец, но важным вельможей, и это решило ее судьбу.
Посол Риза-бей провел этот день, разъезжая с визитами. Сначала он приветствовал дофина, рядом с которым была гувернантка, герцогиня Вантадур, которая изящно ответила на комплименты перса, адресованные ребенку.
День закончился у герцога де Гиша, где Риза-бей принимал придворных дам, и наша растерянная влюбленная получила доказательство взаимности, когда оказалась единственной особой, которой он собственноручно протянул чашку восточного кофе, приготовленного слугой, который следовал за ним по пятам. Осмелев, она рискнула спросить его, правда ли, что он скоро должен уехать. Он сам ответил на ее вопрос, качнув головой сверху вниз, что по-персидски означает «нет». Но несчастная поняла этот знак как «да», и ее волнение было так велико, что он, увидев, что она внезапно побледнела, невольно протянул к ней руки. Но она уже овладела собой, а переводчик пояснил, что Риза-бей останется во Франции еще на некоторое время. Но это было не главное. Главным было то, что, прикоснувшись к ней, персидский посол побледнел, вернее, позеленел, будучи не в силах скрыть свою тревогу.
Это «некоторое время», о котором говорил переводчик, растянулось на несколько месяцев. Не так просто было регламентировать товарообмен между Персией и Францией и составить торговый договор. В процессе этих долгих переговоров смекалка и политическое чутье Риза-бея вызывали искреннее восхищение министров Людовика XIV.
Перс снова обосновался в Шарантоне, во Дворце послов, и король выплачивал ему 500 ливров ежедневно на его личное содержание и на его многочисленную свиту. Дом был просто переделан во дворец из «Тысячи и одной ночи», и в этой совершенно феерической атмосфере графиня де Леспине каждый день играла с огнем. Она приезжала сразу после полудня, всегда в сопровождении своей матери, во избежание сплетен, но если другие дамы удалялись в обеденный час, то Аделаида покидала Шарантон только перед наступлением ночи.
После полудня молодая графиня болтала со своими подругами, которые поддразнивали ее немного, но на самом деле сами не верили в свои шуточки. Лед к этому времени был уже сломан, и Риза-бей, прирученный, начал обмениваться фразами с толпой хорошеньких женщин, теснившихся вокруг него. Всегда, конечно, через переводчика, и чаще всего с помощью доброго кюре из Амбуаза.
Однажды Риза-бей задумал показать своим гостьям танцы в исполнении женщин из своего гарема. Аделаида нашла эти танцы немного вульгарными, и, желая продемонстрировать бею превосходство француженок, пригласила придворных дам потанцевать с нею перед беем. Они исполнили кадриль,
